реаниматор вздохнул, подобрал со стула мятое полотенце, рассеянно повесил его в Сашкин шкаф на гвоздик. И стал выбираться из подвала вверх по ступеням.
Скрипнула дверь там, на верху. Солнечное утро обронило пучок радостного света в морг. Луч сбежал на кафельный пол —
и исчез,
— Андрея Константиныча не видали? Весь корпус обошёл. Его нет нигде, — раздался наверху озабоченный голос шофёра Виктора.
— А, Цахилганова ищешь, — вяловато отозвался Барыбин. — Зачем он тебе?
— Я документы ему привёз.
— Какие? — позёвывал Барыбин.
— Говорят, важные. Срочные. Тут бумаги из «Чака». И из «Чака-2»… Мне сказали, он где-то здесь. В морге.
— Нет его там! Не трудись… Ушёл давно Цахилганов. А куда — не сказал.
— Домой к нему сгонять, что ли? — размышлял шофёр в нерешительности.
— Валяй! Заодно и меня подбросишь, — откликнулся Барыбин.
— Поехали… На звонки не отвечает. Может, спит. Будить придётся! Спешка у них какая-то… Переполох.
Только тут Цахилганов вспомнил, что сотка его — в кармане.
— А что стряслось? — удалялся голос Барыбина.
— Что-то из ряда вон…
Увы! Цахилганов ничего не мог поделать. Ровным счётом ни-че-го! Туловище его медленно
остывало…
Цахилганова словно бы качнуло —
и подхватило неосязаемым ветром.
Череда быстро мелькающих цветных полос была ему неприятна до дурноты. Наконец, всё устоялось. Надутая Степанида сидела на тахте, свернув ноги калачиком, и переключала с дистанционки телевизионные программы с такой скоростью, что экран рябил, трещал, метался. А Крендель смотрел на неё из под полей дурацкой панамы из кресла.
— Ты нервная стала, — сказал ей Крендель. — Вчера было понятное «не хочу», но сегодня… А как же супружеский долг?
— Можешь посадить меня в долговую яму, — разрешила Степанида рассеянно. — …Просто — стоят магнитные дни. Девять пятен на солнце. Представляешь? Нормальные люди в такие дни сходят с ума.
— А ненормальные?
— А ненормальные расписываются в загсе с такими чучелами, как ты, — пожала она плечами, не спуская пристального взгляда с лихорадочно мелькающего экрана. — Хорошо хоть без свадьбы обошлось.
— …Ты считаешь меня чучелом? — спросил Крендель, бросая строгий, но неуверенный взгляд на скомканную фату, свисающую с кресла.
— Я считаю чучелом всякого, кто лакает из консервной жестянки, будто кошка. Налей пиво в стакан! — закричала Степанида, бледнея.
— Да нет, дело не в банке. Что-то с тобой всё же творится.
— Всё твоё дело — именно в банке. На счетах, — она снова была совершенно спокойна. Дальше этого оно не идёт! Не идёт, понимаешь?!
— …Ты сказала как-то, что любишь меня, — напомнил он ей, помолчав.
— Ну и что? — подняла она брови. — Просто в тот миг ты глаза выпучил забавно. А я умилилась. Нечаянно.
Крендель встал, отобрал у Степаниды пульт и выключил ящик.
— Как я тогда пучил глаза? Так? — сдвинув панаму на затылок, он склонился над нею и повращал зрачками.
Она благосклонно засмеялась и даже позволила себя поцеловать,
— Нет. Не слюнявь меня здесь. В ступню можно… Вон туда, — указала она, сильно отерев поцелованную щёку тыльной стороной ладони.
В дверь позвонили довольно кратко.
— Ох-хо-хо! Благодарю, что не лягнула, — сказал Крендель и ушёл открывать.
А Степанида, подумав немного, поцелованную ступню тщательно отёрла тоже, краем пледа,
— Вышла бы я за тебя, как же, — вдруг пробормотала Степанида равнодушно. — Если бы отец был путёвый. И тем более — дед… А то натворили делов. Теперь как хочешь, так и исправляй всё… Правильно этот поджарый монах сказал…
«В России не спасётся ни один, не спасавший России».
Но в комнату уже входил Крендель вместе с обрюзгшим типом в зелёном бабьем пальто,
— Вот, Стеша, это однокурсник мой. Потап. Он поспит у нас. Ладно?