Как рассказывал вездесущий Черток, тогда в Союзе еще не знали, как обращаться с иностранными актрисами, поэтому (на всякий случай!) ей дали правительственную машину – мы ужасно веселились…
Жена Николая Гринько Айше Рафетовна Чулак-Оглы часто вспоминала о съемках «Сюжета»:
Между тем Высоцкий возобновил осаду. Это ему дорого обходилось: свои крупные счета предъявляла «Таганка». Перед Любимовым за Высоцкого хлопотал режиссер-постановщик «Сюжета…» Сергей Юткевич, говоря, что это он виноват, недоглядел, не удержал… Словом, нес вздорно-прелестную чепуху.
Марина с теплотой вспоминает о своем российском житье-бытье: «В Москве я живу в среде художников, артистов, писателей. Все знают друг друга, часто встречаются, беспрестанно обмениваются мнениями… Это мое счастье: я всегда любила принимать у себя веселую банду друзей… По-русски говорят – «компания», что гораздо красивее… Часами оставаясь вместе, не скучают, философствуют за стаканом вина (это чисто по-русски), потом гитара, песня… Однажды во время съемок Он появляется немного подшофе. Я говорю: «А вот и мой паренек!» Я находила его симпатичным, немного смешным, кем-то вроде «середнячка». «Русский молодец» небрежно одет, коротко стрижен. Он невысок и круглоголов. И вдруг он меня приглашает танцевать. Он пытается поцеловать меня в шею! Я хохочу, как бы говоря этим: «Но послушайте, нет, как же так?!» Потом он говорил мне, что был этим ужасно раздосадован. Это было так смешно! Мне казалось совершенно немыслимым, чтобы наши отношения были иными, нежели дружескими» (М. Влади. Бабушка).
Поклонники следовали за Мариной по пятам. И какие! За ней увивались самые знаменитые, самые модные, самые именитые на ту пору кинорежиссеры, актеры, поэты, писатели, художники, успевшие привыкнуть к тому, что обычно именно к их ногам падали поклонницы, а не наоборот. В случае с Мариной им самим приходилось вспоминать подзабытые амурные приемчики юных лет, пыхтеть, пыжиться и напрягаться.
Даже после того, как постоянным спутником Влади стал Высоцкий, преследования не прекращались. Но все – без толку, словно Марину внезапно окружила стеклянная, но абсолютно непрошибаемая стена.
Более того, и имя главного сердцееда Москвы с сибирской станции Зима Евгения Александровича Евтушенко не могло перевесить чашу весов в его пользу. В конце концов, осознав свое окончательное фиаско, Евтушенко, даря свой сборник «Идут белые снеги», вынужден был сделать такую дарственную надпись: «Марине и Володе, чтобы, даже разлучаясь, они не разлучались никогда. Ваша любовь благословенна Богом. Ради него не расставайтесь. Я буду мыть Ваши тарелки на Вашей серебряной свадьбе. Женя Евтушенко» (см. Е. Гик. Математика на шахматной доске // Спортивная жизнь России. № 01. 1998). Он искренно верил в то, что «был первым, кто ей сказал о его существовании. У меня была идея, я рассказал ей историю Володи и сказал:
– Марина, ну что тебе стоит, познакомься с ним.
Она это запомнила, но потом ни разу об этом не упомянула» (М. Цыбульский. О В. Высоцком вспоминает Е.А. Евтушенко // v-vysotsky.narod.ru).
Напрасными были и потуги преуспевающего кинорежиссера Андрона Михалкова-Кончаловского (наследника автора гимна СССР, сотен басен и «Дяди Степы»), считавшего себя наследником классиков неореализма, ехидно поизмываться над «плебеем Высоцким, вырядившимся в нелепые для ресторана кожаные джинсы», эффекта они не производили (см. А. Кончаловский. Возвышающий обман. М.: ТОО «Совершенно секретно», 1999).
Евгений Евтушенко не смог покорить сердце Марины Влади
Марина стихи слушала, скептическим замечаниям сноба-режиссера внимала, ласково кивала, улыбалась, но только – Высоцкому. Наблюдательный журналист из «Комсомолки» Ярослав Голованов, уже тогда примерявший на себя одежды Нестора-летописца, в своих записных книжках осенью 68-го записывал: «Ужинали в полупустом ресторане. В другом углу веселились Володя Высоцкий с Мариной Влади, Толя Гладилин, Вася Аксенов… Очень хотелось к ним присоединиться, да своих бросать неловко…» (см. Заметки вашего современника // Комсомольская правда. 13 февраля 1999).