50 знаменитых любовниц

Маковский немедленно написал ответ: он рассыпался в комплиментах и просил прислать все, что у нее есть в старых тетрадях. Но когда письмо было готово и конверт запечатан, вдруг обнаружилось: поэтесса не указала своего адреса. Вечером Волошин рассказал обо всем Дмитриевой и предложил: «Позвони ему и дай какой-нибудь адрес». Она позвонила на следующий же день.

В их телефонных беседах, которые стали со временем очень частыми, родилась биография Черубины — ее не нужно было даже придумывать, впечатлительный Маковский сам все «угадывал»: восемнадцатилетняя католичка, нервная, возбудимая; живет в особняке «на Островах» под строжайшим надзором отца-деспота и монаха-иезуита, ее исповедника. Слухи о прекрасной во всех отношениях молодой поэтессе очень скоро вышли за редакционные стены. Молва такова: кто она такая — неизвестно. Откуда явилась — тоже. Говорят, она то ли француженка, то ли испанка. Говорят еще, что она изумительной красоты, но никому не показывается. Ее стихами восхищался весь литературный Петербург.

Но не только стихи возбудили воображение Сергея Маковского: «Голос у нее оказался удивительным — никогда, кажется, я не слышал более обворожительного голоса». По вечерам он показывал Волошину письма, которые тот сам же накануне сочинял. «Какая изумительная девушка! — восхищался Маковский. — Я всегда умел играть женским сердцем, но теперь у меня каждый день выбита шпага из рук».

Казалось бы, интрига развивается успешно: чудесный миф помогает Лиле увидеть свои стихи на страницах «Аполлона». В то же время общая тайна наполняет особым смыслом взаимоотношения с Волошиным. Весь литературный Петербург бредит Черубиной, не подозревая подвоха. В ежедневных телефонных разговорах с загадочной поэтессой Маковский настойчиво требует свидания. Уклоняться от встречи становится все трудней.

Черубина долгое время ловко уходила от преследования: то она болела воспалением легких, то собиралась постричься в монахини и, в конце концов, «уехала» ненадолго в Париж. «Только тут понял я, — писал потом Маковский, — до какой степени я связан с ней, с ее волшебным голосом и недоговоренными жалобами. Я убедился окончательно, что давно уже увлекаюсь Черубиной вовсе не только как поэтессой, — я убедился, что все чаще и взволнованнее мечтаю о ее дружбе, о близости к ней, о звучащей в ее речах и письмах печальной ласке. Слов влюбленности между нами еще не было произнесено, но во всех интонациях наших бесед они подразумевались, и было несколько писем от нее, которые я знал наизусть…»

В отсутствие Черубины Маковский так страдал, что писатель Иннокентий Анненский однажды не выдержал: «Сергей Константинович, да нельзя же так мучиться. Ну поезжайте за ней. Истратьте сто, — ну двести рублей, оставьте редакцию на меня… Отыщите ее в Париже».

1909–1910 гг. воистину стали эпохой Черубины — все «аполлоновцы» были влюблены в нее, никто не сомневался в ее красоте и таланте. Поэт и философ Вячеслав Иванов восторгался ее искушенностью в «мистическом эросе», художник Константин Сомов «до бессонницы» влюбился в воображаемую внешность удивительной незнакомки: «Скажите ей, что я готов с повязкой на глазах ездить к ней на Острова в карете, чтобы писать ее портрет, дав ей честное слово не злоупотреблять доверием, не узнавать, кто она и где живет».

Однако раздавались и голоса скептиков: если она так хороша, то почему столь усердно прячет себя? А проницательный Иннокентий Анненский сказал как-то Маковскому: «Нет, воля ваша, что-то в ней не то. Не чистое это дело». Особенно «доставалось» Черубине от некоей поэтессы Елизаветы Ивановны Дмитриевой, у которой часто собирались к вечернему чаю писатели из «Аполлона». Сергей Маковский не был с ней лично знаком, до него только доходили ее меткие, остроумные эпиграммы и пародии на Черубину.

Лиля чувствовала, что Черубина стала более реальной, чем она сама. Юную красавицу испанку любили, ею бредили, о встрече с ней мечтали. Где в этой истории место для невзрачной и хромой поэтессы Дмитриевой? Кстати, неприглядная внешность Е. И. Дмитриевой была обманчива. Вот как описывает ее один из авторов «Аполлона» немецкий поэт Иоганнес фон Гюнтер: «Она была среднего роста и достаточно полна. Большая голова и лицо бледное и некрасивое. Казалась, однако, очень обаятельной, когда делала шуточные замечания. И делала она их часто и была не только насмешлива, а владела хорошей дозой здорового юмора. В разговоре она бывала очень забавной».

Не то чтобы она приняла решение положить конец интриге. Вероятнее всего, это был некий ненамеренный бунт личности, подавленной своим двойником. Позже Марина

Цветаева напишет: «Влюбился весь „Аполлон“ — имен не надо. Их было много, она — одна. Они хотели видеть, она — скрыться. И вот — увидели, то есть выследили… Как лунатика — окликнули и окликом сбросили с башни ее собственного Черубининого замка — на мостовую прежнего быта, о которую разбилась вдребезги».