Осенью 1894 года Колчак был произведен в мичманы и назначен на крейсер 1-го ранга «Рюрик» в качестве помощника вахтенного начальника. Во время службы он удостоился самых лучших отзывов. Командир крейсера Цывинский позднее писал о нем: «Мичман А. В. Колчак был необычайно способный и талантливый офицер, обладал редкой памятью, владел прекрасно тремя европейскими языками, знал хорошо лоции всех морей, знал историю всех почти европейских флотов и морских сражений».
В молодые годы будущий белый адмирал проявлял большой интерес к арктическим исследованиям и в начале ХХ века даже участвовал в полярной экспедиции барона Э. В. Толля на полуостров Таймыр. На протяжении всего этого похода Колчак активно занимался научной работой. Толль высоко оценил заслуги молодого офицера и в 1901 году даже увековечил его имя, присвоив его открытому экспедицией острову в Карском море.
Первую мировую войну Колчак встретил на Балтике, где был старшим минным офицером. Хоть яркими военными успехами капитан 1-го ранга похвастаться не мог, его высоко ценило русское морское командование и император, который произвел его в вице-адмиралы. Однако именно тогда, на Балтике, Колчак, как утверждают некоторые исследователи, был завербован британской разведкой. Произошло это на рубеже 1915–1916 годов. А ведь это измена царю и отечеству. Но как бы там ни было, Колчак стал командующим Черноморским флотом в достаточно молодом возрасте. И произошло это при прямой протекции резидента английской разведки в России полковника Сэмюэля Хора и британского посла в Российской империи Бьюкенена. Этот факт заслуживает пристального внимания, так как Колчак, становясь командующим одним из важнейших флотов России по иностранной протекции, не мог не принять на себя обязательства определенного характера перед британской разведкой.
Новоявленного командующего отличала надменность, честолюбие, резкость и непредсказуемость. Колчак был раздражительным без повода, вплоть до нервных срывов, во время которых уходил в себя и даже оставлял дела. Возможно, это было связано с неумеренным потреблением наркотика – Колчак был заядлым кокаинистом.
Валентин Пикуль стал первым из тех, кто начал хвалить Колчака как бы вскользь «под патриотическим соусом». Писатель в присущей ему яркой и образной манере увлекательно рассказал в своем романе «Моонзунд» о военных действиях во время Первой мировой войны на Балтийском море и, конечно, об активном героическом участии в них командира минной дивизии Колчака. Это было началом рождения той самой романтической легенды, о которой мы уже говорили. Писатель всячески подчеркивал, что Колчак был талантлив и проявил себя в разных областях: полярный исследователь, крупный флотоводец; особую пикантность придает его образу любовная интрига с Анной Тимиревой. Отличный сюжет для романа и киносценария. Но не стоит забывать, что не этим известен Колчак в истории. За романтическим фасадом скрывается мрачная и зловещая фигура жестокого сибирского инквизитора, предателя и ставленника Антанты.
Оценив сложившуюся накануне революции ситуацию, Колчак сразу и всецело признал и февральский переворот, и режим Временного правительства, даже распорядился устроить молебен и парад по случаю победы революции, а на митинге в Севастополе «выразил преданность Временному правительству», от которого и получил звание адмирала.
Об этой же преданности адмирал упоминал и во время допроса чекистами в 1920 году. На вопрос допрашивающего: «Какой образ правления представлялся вам лично для вас наиболее желательным?» Колчак откровенного отвечал: «Я первый признал Временное правительство, считал, что как временная форма оно является при данных условиях желательным; его надо поддержать всеми силами; что всякое противодействие ему вызвало бы развал в стране, и думал, что сам народ должен установить в учредительном органе форму правления, и какую бы форму он ни выбрал, я бы подчинился. Я думал, что, вероятно, будет установлен какой-нибудь республиканский образ правления, и этот республиканский образ правления я считал отвечающим потребностям страны».
Вот еще одно изречение Колчака, наглядно характеризующее его «приверженность» монархии: «Я принял присягу первому нашему Временному правительству. Присягу я принял по совести, считая это правительство как единственное правительство, которое необходимо было при тех обстоятельствах признать, и первый эту присягу принял. Я считал себя совершенно свободным от всяких обязательств по отношению к монархии, и после совершившегося переворота стал на точку зрения, на которой я стоял всегда, – что я, в конце концов, служил не той или иной форме правительства, а служу родине своей, которую ставлю выше всего, и считаю необходимым признать то правительство, которое объявило себя тогда во главе российской власти».