50 знаменитых загадок истории Украины

Интересно, что уже в первой копии исследователи обозначили конкретную дату похода, о котором идет речь, — 1103 год, когда в битве с русичами половцы потерпели поражение. Но при дальнейшем ознакомлении с текстом возникли сомнения по поводу правильности такой датировки. Ее заменили приблизительной («в начале XII века писано»), а Игоря Святославича спешно окрестили Игорем Ольговичем. Мусин-Пушкин с такой трактовкой согласился, что внесло дополнительную путаницу в осмысление «Слова…». Так, в первом издании древнего повествования отмечено, что автор обращается… к Всеволоду Олеговичу, который умер в 1146 году.

Все эти недоразумения возникли из-за того, что в первых строках памятника (в оригинале он назывался коротко: «Слово о полку Игореве») прославляется доблесть князя Игоря, а это трудно связать с поражением 1185 года. Так что исследователям оставалось гадать, какой же из Игорей имелся в виду. Естественно, предпочтение отдавалось более известному Игорю Олеговичу, убитому киевлянами в 1147 году и позднее возведенному в ранг святых. Именно поэтому было решено, что речь идет о триумфальном походе 1103 года. Затем, уяснив ошибку, исследователи расширили заголовок, использовав полную летописную форму — «Игоря сына Святославля внука Ольгова».

В Петербурге, где в то время жил Мусин-Пушкин, его находкой не очень заинтересовались. Скорее всего, это произошло из-за осторожного отношения к древнему тексту Шлецера, наиавторитетнейшего специалиста в области русской старины. Тогда граф подался в Москву, в сердцах отказавшись от должности обер-прокурора. В «старой» столице хронографу посчастливилось больше.

Директор московского архива министерства иностранных дел историк Малиновский сразу сделал себе копию «Слова…». Вместе со своим сотрудником, ученым Бантышем-Каменским, он приехал к Мусину-Пушкину, чтобы договориться с графом о немедленном опубликовании литературного памятника. Все проблемы, связанные с обработкой текста, Малиновский взял на себя.

В 1800 году вышло первое издание старинной книги. В нем была представлена копия оригинального текста и его перевод. Разъяснения подавались в заметках, а в коротком предисловии очень сжато рассматривалось содержание и описание рукописи. Удивительно, но публикация очень понравилась Шлецеру. Он поторопился публично отречься от своих недавних сомнений относительно древнего происхождения текста. Интересно, что при всей шумихе, поднятой вокруг «Слова», оригинал хронографа мало кто держал в руках.

Об этом вспомнили только в 1812 году, после того, как имение Мусина-Пушкина, находившееся на Разгуляе, сгорело вместе с коллекцией рукописей и собраниями творений искусства. Сразу же появились подозрения относительно возможной фальсификации или более позднего происхождения «Слова…». Особенно стремился дискредитировать сановного коллекционера в глазах публики его основной конкурент — граф Румянцев. Он умело руководил слухами о фальсифицировании сгоревшего текста; его поддерживали некоторые ученые.

Скандалу не давало утихнуть выявление многочисленных подделок (одну из них за большие деньги купил сам Малиновский). Такие «списки» умудрялись делать даже на пергаменте. Приверженцы теории оригинальности «Слова…» старались противопоставить злым языкам авторитетные свидетельства людей, которые видели оригинал хронографа собственными глазами. Но тут обнаружилась странная вещь: с находкой Мусина-Пушкина никто из признанных знатоков старины не успел серьезно ознакомиться. Копий текста, кроме представленной в первом издании, не осталось (список, подготовленный специально для императрицы, нашли значительно позже). Итак, никто не мог сказать ничего определенного о том, когда же могла быть создана загадочная рукопись.

За реабилитацию «Слова…» серьезно взялся такой признанный специалист, как Калайдович. Но единственное, чего он смог добиться от Мусина-Пушкина, — это утверждения, что рукопись делалась «на гладкой бумаге», письмо было чистое, а «по письму и бумаге надо положить конец XIV или начало XV столетия». Однако Карамзин, собственными глазами видевший хронограф, на основании своих впечатлений утверждал: речь может идти разве что о конце XV столетия. Этой же мысли придерживался Малиновский, который работал с оригиналом текста. Существовали также версии относительно еще более позднего происхождения рукописи, в соответствии с которыми ее надо было датировать вообще XVII столетием.