500 лет до Катастрофы

Пока что Алеку удавалось избегать переломов суставов и растяжения связок кистей рук, но не было гарантии, что в один прекрасный день какой-нибудь здоровенный громила, владеющий приемами рукопашной схватки, не выкрутит Снайдерову палец или не вдарит тяжелым ломиком по рукам, и тогда - прощай, музи-цирование и многолетний труд над собой!..

"Интересно, когда это кончится? Неужели теперь мы вечно обречены на то, чтобы разнимать враждующих драчунов и каждую секунду ждать, что тишина взорвется очередным столкновением? Мало нам, что ли, было в истории таких вот многолетних и даже многовековых вооруженных противостояний, что и теперь мы позволяем трясине хаоса и насилия все больше засасывать нас? Вспомнить ту же войну Алой и Белой розы, например... Или Ольстер. Или палестинцев... Что-то ведь надо делать, чтобы положить конец всеобщему страху и взаимной ненависти", - с отчаянием думал Снайдеров, уставясь сквозь забрало шлема в смотровой люк, за толстым стеклом которого безмятежно проплывали дома и фонари.

Но что именно надо делать, он, разумеется, не знал и подозревал, что никто на всей Земле не знает этого. Слишком далеко зашла вражда между сторонниками Плана и его противниками, слишком много жертв и с той и с другой стороны было принесено, чтобы можно было попытаться решить проблему в одночасье. Тем более мирным путем.

Наверное, пока экстремисты не истребят друг друга До конца, конца-краю распрям не будет. Но ведь экстремистом сделаться так легко, и еще вчера мирно настроенные люди сегодня могут взяться за оружие лишь для того, чтобы отомстить тем, кто убил близкого им человека.

Наверное, если бы власти выступили на стороне какой-то одной из группировок - скорее всего тех, кто ратовал за План, ведь тогда, почти четверть века назад, их оказалось пусть на три человека, но больше, - то, возможно, общими усилиями, используя армию и прочие силовые структуры, и удалось бы искоренить "крамолу", но никто из властей предержащих на такое разрубание кризисных узлов, естественно, не осмеливался.

Все словно чего-то ждали, но чего?

И еще он вспоминал своего отца.

Он довольно рано умер - почти сразу после смерти .деда Ореста, - и вся его жизнь после того рокового референдума была нескончаемой пыткой. Что-то грызло изнутри .Марка Снайдерова до кнца дней его, и лишь перед самой смертью он отважился спросить у Алека:

"Скажи, сынок, ты не упрекаешь меня?" Он не закончил вопрос, но Алек отлично понял его и, конечно же, бодренько возразил: "Ну что ты, пап!", но теперь, когда у него самого подрастал сын, он все больше задумывался: а как бы он поступил на месте отца перед лицом Выбора? И еще: а что было бы с ними, если бы они не остались?

Как-то он попросил отца: "Расскажи мне, как они улетали, пап". Сам он этого так и не увидел. Отлет "синих" проходил в напряженной обстановке, хрупкое перемирие в любую секунду могло взорваться, поэтому лишних людей, а особенно детей, на космодромы не допускали - только близких родственников для прощания с улетавшими. К тому же у Алека в тот день была генеральная репетиция перед ответственным концертом. Марк Снайдеров долго смотрел ему в глаза, а потом отвернулся и дрогнувшим голосом выдавил: "Не стоит, сынок. Зачем тебе это? Пойми, в моей жизни это было и останется самым страшным зрелищем". И Алеку оставалось только представлять, как сотни тысяч - а может, и миллионы - людей, взяв с собой лишь самое необходимое, грузились в огромные корабли, чтобы навсегда покинуть родную планету; как рвались

дотоле прочно связывавшие тех, кто улетал, и тех, у тооставался, и как прощались, зная, что скорее всего никогда больше не увидят друг друга, братья и сестры, родители и дети, деды и внуки. И самое нелепое и страшное во всем этом было то, что никто никого особо не неволил и не принуждал. Те, кто улетал, сами выбрали трудную долю изгоев и скитальцев. Те, кто оставался, добровольно обрекали себя и своих детей на каторжный труд и на лишения. Но при этом одни оставались, а другие отправлялись в путь, и между теми и этими в считанные дни и часы разверзалась бездонная трещина-пропасть, которая с каждым часом, с каждой минутой и с каждой секундой становилась все шире и шире, и люди еще видели друг друга, слышали голоса родных и близких, могли дотронуться до их рук и волос и ощутить тепло их ответных объятий - но уже каждый из них испытывал такое же чувство, какое возникает, когда общаешься с кем-то по видеофону или смотришь давнюю голозапись: вроде бы вот они, перед тобой, живые, смеющиеся, плачущие, говорящие, двигающиеся люди, - и в то же время ты знаешь, что их нет здесь, рядом с тобой, что они находятся где-то очень далеко, в пространстве либо во времени.

Размышления Снайдерова были прерваны тем, что какой-то лихач на узком, приземистом скоростном турбокаре - насколько он успел разглядеть очертания, это была "Беретта" - обогнал их, вывернувшись на полной скорости откуда-то из бокового переулка, и стал удаляться по улице на бешеной скорости.