500

— Пирсона? — Генри провел пальцами по шраму на горле, который я впервые заметил еще в Гарварде. — Я кое-что потерял в тот день, — сказал он с раздражением, — и хочу это вернуть. Ты даже не представляешь, Майк, какую опасную игру ты затеял. Просто скажи, где она. Если ты не скажешь, все будет жутко и отвратительно.

— Вы станете меня пытать?

— Причем всякими разными способами. В твоей глупой голове, надо думать, уже что-то нарисовалось? Небось дыба?

— Да нет, я представил, как Маркус разрядит мне в башку стартовый аккумулятор.

Генри вздохнул:

— Чего ты можешь не бояться, Майк, так это полиции. Пожизненный срок или смертельная инъекция были бы наиболее легкими вариантами. Ну а если б я хотел какой-то дикой кровавой резни, то отдал бы тебя Радомиру.

— Драговичу?

— Ну да. Ты, вероятно, был слишком занят, чтобы рассмотреть вопрос под этим углом. Ты ведь грохнул дочь боснийского палача.

— Он же военный преступник.

— Он весьма солидный военный преступник. Едва война закончилась, он прибрал собственность проигравшего диктатора и начал расширять классы в Гарвардской бизнес-школе. Ему страшно понравилось то, что мы называем «установившейся практикой», и он применил ее для реального устрашения людей. Как-то раз Радо прочитал в «Экономисте» об одном девятнадцатилетнем военачальнике в Сьерра-Леоне, который любил закусить сердцем своего противника, полагая, что это сделает его то ли невидимым, то ли неуязвимым, то ли еще что-то в этом духе. Радомир увидел глубокую связь между тактикой того молодца и своим растущим синдикатом по торговле людьми. Однажды он пригласил к себе на ужин всех своих конкурентов, кроме одного, и прямо на их глазах употребил сердце того, неприглашенного — главного своего соперника по бизнесу.

— Приготовив его в «Су виде», под вакуумом, — добавил Маркус.

— Несколько театрально, на мой взгляд, — продолжил Генри, — но цель была достигнута. Радо даже написал тематическую работу по исследованию психопатической жестокости. Торквемада,[63] У Цзэ-Тянь,[64] Саддам Хуссейн — он отбирал самых колоритных деятелей. Кстати, сейчас Радо в Америке — разыскивает человека, который убил его дочь. Тебя то есть. И то, какие ужасы зреют в его голове, просто за пределами воображения.

— А как же экстрадиция? — спросил я. — Он бы не рискнул показаться в Соединенных Штатах. Он ведь может попасть под суд. Ведь поэтому вы таскали меня в Колумбию?

— Я думал, ты сделаешь нужные выводы. Однако ты прав: только сумасшедший станет рисковать своей торговой империей, чтобы отомстить за дочь, которую считал шлюхой. Хотя Драгович — весьма нестандартный индивид. Мы с Маркусом — нормальные американские «хомо экономикус». И как бы отвратительно все это ни было, мы всегда руководствуемся наибольшей для себя выгодой. А Драгович — хитрый и коварный тип, живущий кровью и гордыней. Он нелогичен, и, честно говоря, строить с ним какой-то бизнес для меня еще тот геморрой. С ним я вообще не советую иметь дело. Он рискнет каждым заработанным пенни, рискнет своей жизнью, всем, чем угодно, лишь бы тебя заполучить. Для него единственный способ вернуть себе честное имя — это предъявить твой труп.

— От ваших угроз никакого толку, — сказал я. — Хаскинс ничего мне не сказал.

— Грубо играть проще всего, Майк. Драгович пользуется топором — мы же предпочитаем скальпель. Ты правда уверен, что хочешь рискнуть теми, кого ты любишь?

— Энни ушла, мамы нет в живых. Кто еще остался?

— Доминион-драйв, пятьдесят два пятьдесят один, — подсказал Генри.

Адрес отца.

— Вы про того мужика, что бросил нашу семью? Неужто вы этот вопрос заранее не проработали? Меня больше не волнует, что с ним случится. — Конечно, мое отношение к отцу после его освобождения стало гораздо теплее, но ведь Генри не мог об этом знать.

— Мне принадлежит вся твоя жизнь, Майк, — правда, ты лишь сейчас об этом узнаёшь. Вот почему я выдернул тебя из Гарварда. А скажи-ка мне, парень, почему такой прожженный аферист, как твой отец — большой специалист в своем деле, — вдруг ни с того ни с сего заинтересовался квартирными кражами? И зачем он полез грабить пустой дом?

Я аж выпрямился в кресле. Я и сам всю жизнь задавался этим вопросом.

— Видишь ли, Майк, я не единственный человек, совершивший убийство.

— Это вы о чем? — не понял я.

— Перри. Джеймс Перри — это имя тебе ни о чем не говорит?

Так звали давнего маминого шефа.

— Мы были хорошо с ним знакомы, — продолжал Генри. — Нормальный продажный политикан. Партийный босс от штата Виргиния. — Нависнув надо мной, Дэвис вперился мне в глаза. — Твой отец убил его.

— Это невозможно, — невозмутимо ответил я.

У отца было правило: никакой жестокости. Он заявлял всякому, с кем собирался на дело, что никто не должен пострадать.

— Это была не квартирная кража, Майк. Твой папаша полез к нему в дом, чтобы замести следы. Неужели такая мыслящая личность, как ты, ни разу не попыталась соединить концы с концами?

— Ну и зачем ему это было надо? — усмехнулся я в лицо Дэвису.

— Вероятно, пытался защитить свою семью.