52 Гц (СИ)

Потом оглядел оставшиеся с прошлого раза картонные листы, аккуратно сложенные у стены, но так и не выброшенные. Взял ножницы с кухонного рейлинга, задумчиво пощелкал ими. Отыскал маркер. Открыл в новом телефоне схему подходящего макета, поглядывая на нее, грубовато изобразил на упаковочном картоне несколько деталей. Подправил, чтобы вышло ровнее.

Включил в квартире отопление, сел прямо на пол, спиной к старинной черной батарее, и принялся вырезать. Никуда не спеша, аккуратно, срезая лохмотья, усыпая себя и пол обрезками. Когда все детали были вырезаны, он поставил чайник, облокотился на кухонную столешницу и закурил, задумчиво разглядывая разложенный по полу картон. Потом заварил чай прямо в кружке. Порылся по ящикам, среди шурупов, отверток, гарантийных книжечек и обрывков фольги нашел моток шпагата. Вернулся на пол и начал собирать детали вместе, время от времени прихлебывая горячий чай.

Когда все было готово, у него в руках оказался картонный самолетик из коричневой упаковочной бумаги. Взяв стул, он подвесил его на шпагате к люстре и отошел поглядеть на него, заложив руки за спину.

Джеймсу бы понравилось.

Наверное.

Две нетронутые зубные щетки стояли в стаканчике, в углу гостиной растопырился мольберт со старинным портретом, возле него зеленела пластиковая пальма. На ней осталась мишура и гирлянда с поза-поза-позапрошлого года. Майкл воткнул гирлянду в розетку, раскрыл холодильник. Посмотрел на пустые темные полки, закрыл. Бытовая техника не была подключена к сети — он все равно ею не пользовался. Даже защитную пленку с посудомойки и стиралки не отодрал.

Он вернулся к кухонному островку, на котором оставил почту, вскрыл конверты. Рекламные письма, буклеты, листовки — ничего личного, ему не приходили сюда даже счета.

Глядя, как медленно крутится на люстре коричневый картонный самолетик, он допил остывший чай и долил кипяток в кружку. Каждый раз, когда он входил в эту квартиру, ему хотелось закрыть за собой дверь, выбросить ключи в окно и никогда больше не выходить отсюда. А когда он ее покидал, ему хотелось выкинуть ключи в Темзу и никогда сюда больше не возвращаться. Он не делал ни того, ни другого. Он бывал здесь раз или два в год. Он не жил здесь и не собирался здесь жить, и возвращался сюда раз за разом, чтобы прикоснуться к иллюзии, что Джеймс куда-то только что вышел. Ведь здесь было так много его вещей, всего, что ему (бы) понравилось. Здесь все говорило о том, что это его дом. Их дом.

Не хуже, чем у Томми и Сары.

У этих двоих все складывалось так, что им можно было только завидовать. И Майкл завидовал. Искренне, с радостью за то, что у них все хорошо и с тоской по тому, что у него тоже могло бы быть — так же.

Когда Сара решила вложить деньги в паб Томми, тот не стал гордо отказываться, а принял их с благодарностью. Они стали партнерами и совладельцами. Сара оплатила ему колледж, а на подхват к Гордону Рамзи Томми устроился совершенно самостоятельно. Он проработал бок о бок со своим кумиром три года, после чего они разошлись: Томми не хотел вечно ходить в учениках, даже у самого Гордона. Он взял у него, что мог, а дальше пошел своей дорогой. Вместе с Сарой они открыли свой ресторан. Место было хорошим, кухня Томми — изумительной, а связи Сары обеспечили им рекламу среди модной тусовки, и к ним потянулась золотая молодежь, яппи и хипстеры.

У них были трудности — куда же без них. Дважды они расходились, но совместный бизнес держал их, и они сходились обратно. Ссорились. Мирились. Решали проблемы. Влюблялись друг в друга в третий, в четвертый раз. Майкл не считал, что Томми по-особенному повезло: Томми свое счастье создавал сам, и в первую очередь тем, что ему было не стыдно брать то, что ему предлагала жизнь. То есть, Сара. Их ресторан процветал, они даже начали думать о том, чтобы открыть новый.

Они бы тоже могли так. Они с Джеймсом. Если бы у Майкла гордыня была не размером с Эйфелеву башню, они с Джеймсом тоже замутили бы что-нибудь вместе. Неважно, что. Придумали бы.

Как в старом пабе, у Майкла здесь не было навечно зарезервированного столика. Он был и не нужен: Майкл не так часто появлялся в Лондоне, чтобы держать ему место. Но когда они договаривались о встрече, Томми сказал, что его-то уж куда-нибудь разместит. По телефону Майкл не стал ничего излагать, просто сказал, что хочет увидеть их обоих. Он считал, что такие разговоры нужно вести лично.

Он бывал здесь много раз — и один, и с компанией. Приводил сюда родителей с Фредди, Эвана с его женой и дочерьми. Эван, когда ему случалось задержаться в городе, только здесь и обедал: он не любил новые места, предпочитая все проверенное, уютное и знакомое. А здесь было уютно. Красиво без пафосной элегантности, удобно. Столы не крошечные и не огромные, стулья мягкие, скатерти — бумажные, а вместо выпендрежных живых цветов в стаканчиках рядом с перцем, солью, маслом и уксусом стояли брендированные карандаши. Их, конечно, растаскивали, но Томми считал это бесплатной рекламой. Майкл сомневался в том, что это работает, но он не был спецом в рекламе.