52 Гц (СИ)

Фабьен пыталась привить ему вкус, но тот так и не привился. Томми пытался — и Томми не справился. Даже Бран в своей неповторимой манере пробовал объяснить, в чем разница между овечьим и козьим сыром или зачем к ним подают джем, виноград и орехи. Дело кончилось тем, что Майкл просто попросил не ебать ему мозг и оставить его наедине с пиццей, раз все такие блядь гурманы, что не могут смотреть, как он жрет фастфуд. Бран тогда даже обиделся.

Официант принес вино, предложил попробовать. Майкл махнул рукой — лей, мол, чего тут пробовать. Вино и вино.

Он отпил глоток, покрутил ножку бокала в пальцах. Пошло легко, тошнотная муть не возвращалась. Майкл подумал, не заказать ли что-то существеннее, но желудок протестующе сжался.

А может, он сжался, потому что Майкл услышал шаги. Тихие, легкие шаги по красному ковру с золотыми кругами. У Майкла волосы на загривке встали дыбом, по рукам пробежала дрожь. Он сам не понял, как именно он узнал. Но узнал. Почувствовал, похолодел. Пришлось хлебнуть еще, чтобы успокоиться.

Джеймс вышел у него из-за спины, после секундной заминки сел напротив, повесил на спинку стула сумку-планшет.

— Привет, — сказал он, явно стараясь быть нейтральным и непринужденным. Ни то, ни другое у него не выходило. Голос был напряженным.

Майкл смотрел на него, покачивая в пальцах буклет меню.

— Привет.

У него это прозвучало куда спокойнее. Типа, они тут взрослые люди, у них деловой разговор.

Рядом материализовался официант, безмолвно налил Джеймсу вина, выждал пару мгновений и исчез, не получив заказ. Майклу такая обходительность до сих пор казалась дикой. Он привык к деньгам, но к хорошей жизни — так и не сумел. Почему-то рядом с Джеймсом он отчетливо чувствовал себя выскочкой. Будто вся его жизнь, роли, контракты, гонорары — все было чужим, на время одолженным. Было пылью в глаза. Вот в эти, голубые, напротив.

Майкл разглядывал Джеймса в упор. Никаких тяжелых кудрей возле лица — короткие волосы, модная стрижка. Лицо повзрослело, вылепилось. Исчезла юношеская мягкость, нежный пушок на щеках превратился в щетину. Майкл некстати вспомнил, что сам за сборами совершенно забыл побриться. А вот Джеймс не забыл. Господи, он что теперь, бреется?.. Каждое утро? И если потрогать за щеку — ничего прежнего не найдешь? Раньше лицо было таким мягким, свежим. Картинка, а не мальчик, такой хорошенький, что челюсть сводило. А теперь повзрослел. Заимел тень под глазами. Только губы остались прежними. Чуть поблекли, но это их даже не портило.

Вот бы понять, каким он теперь стал. Совсем другой или тот же? Вчера все так резко случилось, что Майкл опомниться не успел. Сидел и смотрел теперь. Все волнение, вся нервозность схлынули, оставив после себя… да ничего не оставив. Пустоту. Ни сожалений, ни злости. Усталость какую-то. Будто долго-долго бежал, опаздывал, добирался куда-то так долго, что забыл, куда хотел попасть. И когда наконец обнаружил себя у цели — не сумел вспомнить, почему ее так хотел. Чувствовал сожаление из-за потраченных сил и времени. И все.

— Как твои дела? — спросил Джеймс.

— Нормально, — сказал Майкл, недоумевая, зачем вообще у него это спрашивать. По нему что, не видно, как у него дела? Роскошно у него дела. Всем бы так. — А у тебя? — ради приличия спросил он. Потом подумал, что на самом деле ему плевать — но было уже поздно.

— Хорошо, — сказал Джеймс. — Недавно вернулся из Токио. Провел там три месяца, ставил свою пьесу.

— Ты еще и драматург?

— Я в основном драматург, — Джеймс слегка улыбнулся. — Немного путешественник, немного писатель.

— Я был в Токио этой осенью, — сказал Майкл, чтобы Джеймс не думал, что он тут один такой успешный. — С промо-туром «Нэверленда».

— И как тебе? — спросил Джеймс с таким облегчением в голосе, будто радовался, что они нашли нейтральную общую тему, а не начали с выяснения отношений.

Майкл пренебрежительно пожал плечами. Честно говоря, он ничего особенно не разглядел. Несколько месяцев, пока они огибали земной шар, прошли, как в тумане. Встречи, конвенты, отели, дорожки, кинотеатры, фотосессии, интервью, самолеты… На последних неделях он просто перестал различать, где они, в каком городе, в какой хотя бы стране. Спасала только Виктория и ее волшебная пудреница. Про то, что они были в Токио, Майкл узнал постфактум: он был уверен, что последним городом был Шанхай.

— Не понравился, — сказал он.

— Мне тоже там было сложно, — признался Джеймс, будто Майкла вообще ебало, что там ему было сложно. — Но интересно. Я снимал квартиру в десяти минутах от театра. Мне нравилось выходить из дома и иногда сворачивать наугад, чтобы потеряться. Однажды я нашел потрясающую маленькую улочку, я думал, там таких уже нет — узкая, пара человек едва разойдется. По обеим сторонам лавки с фруктами, тут же блошиный рынок, а наверху — бумажные фонарики на нитках, кленовые листья…

— Почему ты не позвонил? — перебил Майкл. Ему было плевать на фонарики, на улочки, на Токио, на всю эту дрянь.

Джеймс осекся, уронил едва загоревшийся взгляд. Потом поднял — уже серьезный. Спросил, глядя в глаза:

— А ты?..