54 метра

На протяжении всей учебы я наблюдал метаморфозы, происходившие почти с каждым. Ненависть и злоба, поселившаяся в груди людей на первом курсе от издевательств и унижения, давшие ростки еще тогда, сейчас, на третьем, полностью оплетала телесную оболочку, делая из них таких же чудовищ, которые начинали поступать точно так же, как поступали с ними. Маленькая власть и такой же маленький пьедестал в море негатива вкупе с преимуществом в физическом развитии порождали семнадцатилетних уродов в глазах нового первого курса. И снова били «лосей». И снова «пробивали фанеру». И снова отбирали деньги и продукты. Не знаю точно, но сугубо по моему мнению, мне досталось больше всех их в двухгодичном прошлом, и поэтому я помнил.

Я четко помнил госпиталь, набитый ранеными солдатами из Чечни с пустыми, ничего не выражающими глазами. Они осознавали, что теперь стали инвалидами. Тяжело стать инвалидом в восемнадцать или девятнадцать, когда вся жизнь впереди. Переработанный материал, протухшее пушечное мясо — вот как они называли себя, понимая, что их пособие на остаток жизни будет меньше прожиточной нормы обычного человека. Будто чиновники, высчитывающие размер пособий, считали, что если человек лишается обеих ног, то и есть он будет меньше здорового. Они били меня, а я их ненавидел. Они, напившиеся растворителя стекла «Снежинка», еще сильней били меня, а я еще сильней их ненавидел (тогда).

Но могу рассказать вам интересную историю об одной девушке. Она росла обычной девчонкой. Ходила в школу, общалась с друзьями. Постепенно взрослела. Пришло время, и она влюбилась. Немного погодя, она вышла замуж. Все было хорошо, они были молоды и счастливы. Каждый клялся в любви друг другу в горе и в радости. Они ждали второго ребенка, его повысили на работе, все родственники не могли нарадоваться, глядя на счастье обоих… При родах из-за врачебной ошибки у нее отнялись ноги. Навсегда. Ей было двадцать два, когда она, не бывая на войне, стала инвалидом. Муж запил, жалея себя, и ушел от нее. Навсегда. И казалось бы, ей нужно было сдаться и понять, как несправедлива жизнь. Или всю жизнь обвинять мир в его несовершенстве и завидовать здоровым людям. Но она собралась и начала новую жизнь, полную любви и счастья, которые она дарила детям и близким ей людям. Представляете, человек, которому каждый день нужно сражаться с обстоятельствами, являющимися для других обычными вещами, счастлив больше, чем любой здоровый человек. Элементарные для любого из нас вещи были для нее очередной вершиной, которую приходилось покорять изо дня в день… Сейчас у нее взрослые хорошие дети, и она вышла замуж за достойного человека, занимается прыжками с парашютом и стрельбой. Возможно, вы скажете: «Неправда! Такого не бывает!» Нет, все это правда. Это моя крестная мама, и зовут ее Наташа. И она самый добрый человек на свете.

Именно тогда, когда я валялся на полу той больничной палаты, ко мне пришло просветленье. Если, конечно, хорошую мысль, пришедшую в голову, можно назвать именно так. Я решил сделать правильные выводы или, по крайней мере, попытаться. Я хотел остаться человеком…

Это был последний наш лагерь. Это все то же место, где проходил мой первый в жизни КМБ, но враждебности и неизвестности от него, как раньше, я не испытывал. Я знал, где, что и как. Пребывание в нем приравнивалось к общевойсковой подготовке, часы которой проставляли нам в табель успеваемости и аттестате о среднем образовании. Смешно и нелепо смотрится эта графа, не дающая никаких привилегий в последующей жизни, записанная наравне с обычными школьными предметами: география — три, русский язык — три, ОВП — пять! В любой институт сразу возьмут, как только увидят эту графу. Только спросят: «А что она значит?»

Помимо нас, числившихся уже третьим курсом, в этом же лагере присутствовали те, кто числился вторым. Своеобразный пограничный момент, когда один год закончился, а второй еще не начался, но все уже числили себя только следующим. С этими ребятами младше нас на год мы маршировали на Красной площади в Москве плечом к плечу. Хотя это обстоятельство не мешало моим сверстникам показывать свое физическое превосходство над ними, глумясь и отдавая нелепые и унизительные приказы.

Я наслаждался тем, что нет больше в училище курсов старше, чем мой. А это значило — довольствоваться свободой передвижения и действий, касающихся своей персоны. Я писал стихи, напевал себе песенки, любовался природой и размышлял о жизни, стараясь не обращать на все это внимания. Но что-то начинало коробить изнутри, когда я видел очередной удар в голову младших. Я видел, что это была нешуточная оплеуха. Я видел, сколько в нее вкладывалось ненависти…

— Зачем вы это делаете? — спрашивал я моих сверстников.

— Да ладно тебе. Ведь с нами поступали и похуже, — отвечали они. — Или не помнишь?

Но нет, я все помнил.