В коридоре длиной триста метров хлопают все двери, ведущие на кафедры. Хлоп! Бах! Буц! Бах! Бац! Громкие звуки со звоном вибрирующих стекол эхом гуляют по пространству с высоченными потолками. И вдруг все стихает. Становится тихо-тихо. Настолько тихо, что слышно свое дыхание. Всю оставшуюся ночь тишина давит на виски, уши, нервы…
Глава 26. Неоптимистичная
Мы вместе со СВИНОМ, ЕФТЕЕМ и еще несколькими братьями по несчастью поем песню Трубецкого:
Песня поется в каком-то полутемном помещении, где нас закрыли на замок во время ночного циклевания каких-то досок.
Ночью я крадусь в кубрик, где спят старшины. Я слышу их храп и чувствую их запах. Расположение коек со спящими нелюдями знаю наизусть, но замираю в нескольких шагах и жду, когда мои глаза привыкнут к темноте и начнут различать мелкие детали, ведь ошибаться нельзя. Дышу тихо и спокойно. Я спокоен. В моей руке наполовину спрятанный в рукаве металлический тонкий прут, похожий на вязальную спицу. А может, это и есть вязальная спица, заточенная до одури долгими бессонными ночами о кафель и стены. Эта ночь будет судьбоносной. Заточенный конец я сжимаю в ладони и теплом своего тела поддерживаю такую же температуру в металле. Ни в коем случае нельзя, чтобы металл был холодным. При соприкосновении с кожей жертвы он не должен разбудить ее из-за разницы температур. В согнутом локте другой руки висит привязанная ветошь, о которую я буду вытирать кровь. Они такие беззащитные — спят и даже не успеют ничего почувствовать. Я приближаюсь к одному из них и аккуратно примериваюсь своим оружием возле ушной раковины спящего. По чуть-чуть опускаю все ниже и ниже, туда, где барабанная перепонка. В этом деле нужна точность. Промахнешься, и он разбудит остальных.
Без замаха, наваливаясь всем телом, загоняю острый тонкий прут глубоко вовнутрь, пока кулак не упирается в ухо. Раздается небольшой хруст и судорожный тихий последний вздох обладателя уха. Мгновенное кровоизлияние в мозг. Мгновенная смерть. Он не успел даже крикнуть.
Таким приемом пользовались диверсионные группы при уничтожении спящих взводов и рот противников. Я про это узнал от одного человека, который был в числе диверсионной группы. Он рассказывал, что после снятия дозорных и вахты, не торопясь, бесшумно убивали спящих десятками и сотнями таким способом. Поэтому я считаю, что легко убью пятнадцать старшин.
Достаю туго засевшую «пику» из уха, уперевшись в голову мертвеца коленом, и вытираю горячую и густую кровь о тряпку, чтобы не разбудить следующую жертву случайной каплей.
Я только что простил этого человека за то зло, которое он причинил мне и моим товарищам.
Двигаюсь бесшумно. От одного к другому. Нужно торопиться — в эту ночь мне предстоит много сделать. Дурацкий вопрос: тяжело ли убить человека? Легче легкого. А совесть? Моя совесть чиста, как родниковая вода. Я просто больше так не могу. Я больше не могу смотреть на то, что происходит вокруг меня и со мной.
Хруст. Вздох. Труп.
Ты весишь сто пятьдесят килограммов? Ты супер-каратист или обладатель нереальной силы? ПЛЕВАТЬ! Твоя жизнь в моих руках, потому что я готов дойти до черты и переступить ее. Ведь ты, именно ты (ХРУСТ, ВЗДОХ, ТРУП), и ты тоже привел меня к ней. И теперь я шагаю вперед, потому что это не я, а это не ты. Потому что это не мы.
Я только что тебя ненавидел. Маленький хруст твоего черепа — и вот я уже простил тебя. О покойниках или хорошо, или никак.
Мучаюсь ли я? Нет, не капли. Эти животные и моральные уроды не вызывают во мне жалости. ОНИ НЕ ДАВАЛИ МНЕ СПАТЬ НИ ЧАСУ УЖЕ ЧЕТЫРЕ ДНЯ. Так странно, что по-другому начинаешь ощущать окружающий мир.
В первый день все отступает на второй план, и главная мысль — поспать.
На второй день все так же.
На третий день вся твоя жизнь — нарезка кадров. Как будто ты не ты. Глаза болят. Их режет острая боль. Стараешься заснуть хотя бы стоя, но эти уроды не дают мне этого сделать.
А на четвертый день в голову приходит выход из ситуации. Такой простой, решающий все проблемы выход. И я улыбаюсь, и под моими руками раздается очередной хруст и судорожный вздох. Я счастлив…