58 1/2 : Записки лагерного придурка

Еще один расистский выпад мы сделали, прочитав где-то интервью с «черным Шаляпиным»:

Америка не нравится цветному.
Ну что же, к нам переезжать пора б!
У нас бы вы запели по-иному,
Поль Робсон, сходно купленный арап…

Несколько доброжелательных строчек мы посвятили детской литературе: при этом не удержались и еще раз лягнули лубянских борцов за русские приоритеты:

В поэзии ценю отдел я детский,
Один из самых мирных уголков,
Где уживались по-добрососедски
Маршак, Барто, Чуковский, Михалков —
Его стихи как детство дороги мне
(Я говорю, конечно, не о гимне).
Не взяли бы и этих за бока!
Я вижу: притаился Фраерман там,
А уж над ним занесена рука
С голубеньким сентиментальным кантом:
Признайтесь откровенно, Фраерман —
Зачем вы динго вставили в роман?
Исправим дело. Вот чернила, ручка,
И чтоб на вас не вешали собак,
Пишите: «Дикая собака Жучка,
Она же Повесть о любви». Вот так
Материал и свеж, и верно подан —
Собака — наша, автор — верноподдан.

Сколько куплетов получилось всего, я уже не помню. Боюсь, количество не перешло в качество.

Кончалось «Обозрение» октавой:

Но о себе. Закончив институт
Я снова начал курс десятилетки.
Уроки

мне на пользу не идут:Я знай пою, как канарейка в клетке.
Веселые минуты есть и тут,
Но до того минуты эти редки,
Что с нетерпением ученика
Я перемены жду… Пардон — звонка!

Аппетит приходит во время еды. За «Обозрением» последовало продолжение «Истории государства Российского от Гостомысла и до наших дней». У графа А. К. Толстого она начиналась: «Послушайте, ребята, что вам расскажет дед», а у нас — «Послушайте, ребята, что вам расскажет внук»… Внук рассказывал и про Рыцаря Революции:

С бородкой сатанинской,
С наганом на боку
Вельможный пан Дзержинский
С чекою начеку.

И про НЭП:

Разумного немало
Сулил нам этот план.
В кого она стреляла,
Разбойница Каплан!..

И про борьбу с оппозицией тоже было сказано:

Они хотели пленум,
Они хотели съезд,
Но их — под зад коленом!
А многих под арест.

А потом мы размахнулись на целый роман в стихах. Вообще-то нам хотелось сочинить сценарий про московского паренька, похожего на нас и по сходной причине попавшего в лагерь. Стали придумывать сюжет. Обязательно в фильме должна была петься песня, которая нравилась другу героя, лихому парню по имени Сашка Брусенцов. (Песня эта — «Эх, дороги…» нравилась и нам.) Сашка должен был бежать из лагеря, но… «выстрел грянул, ворон кружит — мой дружок в бурьяне неживой лежит»[65].

По техническим причинам сценарий написан не был. Да и роман в стихах под тем же названием «Враг народа» остался неоконченным. А из того, что было написано, в памяти остались только отдельные строчки — рукопись не сохранилась.

Вот Славка — так мы его назвали в честь Батанина — попадает на Лубянку. Он еще не верит, что это всерьез, упирается, спорит со следователем:

А Славка избежал бы многих бедствий
И многих преждевременных морщин,
Когда бы знал, что нет причин без следствий,
Но следствие бывает без причин.

На стене тюремного сортира он читает граффити — подлинные, я их уже приводил в главе «Постояльцы»:

«Не верь им, Ивка!» «Сталин — гётверан».
А ниже — «Doctor Victor from Iran».

Вот Славка — уже в лагере — вспоминает любимые книжки своего детства:

Теперь вы не найдете этих книг
И все о них забыли понемножку.
Уже не вылетает белый бриг
На вспененную волнами обложку
И брызги не кропят со всех сторон
Три слова: РОБЕРТ ЛЬЮИС СТИВЕНСОН…

Потом шли картинки из жизни советской Родины: