58 с половиной или записки лагерного придурка

И еще -- маленькое примечание к примечаниям. Я пишу по памяти и заранее приношу извинения за возможные неточности -- в отчествах, названиях учреждений и т.п. Заодно хочу исправить чужую неточность. О нашем деле мне встречались упоминания в нескольких публикациях. И во всех -- одна и та же ошибка: Володю Сулимова называют сыном "репрессированного в 37-м году председателя СНК РСФСР Дан.Ег.Сулимова". Но наш-то не Данилович, а Максимович. Его отец был работником не такого высокого ранга, как однофамилец, -- но достаточно ответственным, чтобы удостоиться расстрела.

-- 39 -

III. ПОСТОЯЛЬЦЫ

Я рассказывал о тех, кто на Лубянке сильно портил мне жизнь -- о следователях. Теперь очередь дошла до сокамерников, людях очень разных, которые, каждый по-своему, скрашивали мое тюремное житье. Начну с Малой Лубянки, с "гимназии".

После двух недель одиночки меня перевели в общую камеру -- и сразу жить стало лучше, жить стало веселей. Моими соседями были бывший царский офицер, а в советское время -- командир полка московской Пролетарской дивизии Вельяминов, инженер с автозавода им.Сталина Калашников, ветеринарный фельдшер Федоров, танцовщик из Большого Сережа (фамилию не помню, он недолго просидел с нами) и Иван Иванович Иванченко. Позднее появился "Радек"; с его прихода и начну.

Открылась с лязгом дверь и в камеру вошел низкорослый мужичонка. Прижимая к груди надкусанную пайку, он испуганно озирался: неизвестно, куда попал, может, тут одни уголовники, отберут хлеб, обидят. Это был его первый день в тюрьме.

-- Какая статья? -- спросил Калашников.

-- Восьмая.

-- Нет такой. Может, пятьдесят восьмая?

-- Не знаю. Они сказали -- как у Радека. Териорист, сказали.

Все стало понятно: 58-8, террор. Радеком мы его и окрестили. Настоящую фамилию я даже не запомнил -- зато отлично помню его рассказ о первом допросе. По профессии он был слесарь-водопроводчик.

Привезли его ночью, и сразу в кабинет к следователям. Их там сидело трое. Один показал на портрет вождя и учителя, спросил:

-- 40 -

-- Кто это?

-- Это товарищ Сталин.

-- Тамбовский волк тебе товарищ. Рассказывай, чего против него замышлял?

-- Да что вы, товарищи!..

-- Твои товарищи в Брянском лесу бегают, хвостами машут. (Был и такой, менее затасканный вариант в их лексиконе). Ну, будешь рассказывать?

-- Не знаю я ничего, това... граждане.

Второй следователь сказал коллеге:

-- Да чего ты с ним мудохаешься? Дать ему пиздюлей -- и все дела!

Они опрокинули стул, перегнули через него своего клиента и стали охаживать по спине резиновой дубинкой. Дальше -- его словами:

"Кончили лупить, спрашивают: ну, будешь говорить? Я им:

-- Граждане, может, я чего забыл? Так вы подскажите, я вспомню!

-- Хорошо, -- говорят. -- Степанова знаешь?

А Степанов -- это товарищ мой, он в попы готовится, а пока что поет в хоре Пятницкого.

-- Да, -- говорю, -- Степанова я знаю. Это товарищ мой.

-- Вот и рассказывай, про чего с ним на первое мая разговаривали.

Тут я и правда вспомнил. Выпивали мы, и Степанов меня спросил: что такое СэСэСэР знаешь? Знаю, говорю. Союз Советских Социалистических Республик. А он смеется: вот и не так! СССР -- это значит: Смерть Сталина Спасет Россию... Рассказал я им это, они такие радые стали:

-- Ну вот! Давно бы так.

-- 41 -

Я говорю:

-- А вы бы сразу сказали, граждане. Драться-то зачем?

Они спрашивают:

-- Жрать хочешь?

-- Покушать не мешало бы.

Принесли мне каши в котелке -- масла налито на палец! -- и хлеба дали. Кашу я низанул, а про хлеб говорю:

-- Можно с собой взять?

-- Возьми, возьми.

Дали подписать бумажку -- про восьмую статью -- и отпустили".

Это было простое дело, вряд ли следствие длилось долго: вскоре Радека от нас забрали, дали на бедность, думаю, лет восемь и отправили жопой клюкву давить.

А вот Вельяминов сидел под следствием долго -- и не в первый раз, если мне не изменяет память. Это был в высшей степени достойный человек, выдержанный, терпеливый. Ему приходилось туго: не от кого было ждать передачи, и он уже доходил. Замечено: на тюремной пайке без передач можно было благополучно просуществовать месяца два-три. Дальше начинались дистрофия, пеллагра, голодные психозы.

У Вельяминова уже не было ягодиц, кожа шелушилась и отставала белыми клочьями -- но с психикой все было в порядке. Те, кто получал передачи, не то, чтобы делились с сокамерниками, но обязательно угощали каждого -чем-нибудь.. Вельяминов отказывался от угощения; а если давал уговорить себя, сдержанно благодарил и принимался есть -- неторопливо, даже изящно.

От него, между прочим, я впервые услышал, что сфабрикованные чекистами дела случались задолго до знаменитого процесса "Промпартии": оказывается, еще в двадцатые годы на Лубянке вызревало "дело