58 с половиной или записки лагерного придурка

Куда Юлик отправил в ту ночь пять вагонов угля, он вспомнить не мог до конца жизни. Возможно, они и по сей день блуждают по России, тычутся по разным адресам...

В нашем жилище время от времени появлялись новые простыни и наволочки -чистые, но явно не из магазина. Тайну их происхождения я узнал случайно. Мы с Васькой ехали поздно вечером на воробьевской пролетке. Вдруг он натянул вожжи, сунул их мне и, соскочив с козел, нырнул в темень. Прямо как в о.генриевском рассказе про ограбление поезда:"Полковник, подержите лошадей". Поезда Васька не грабил; он был, оказывается, "голубятником" -- так называются воры, крадущие белье, вывешенное для просушки. В тот раз его добычей стал небольшой ковер.

Мораль читать нашему гостеприимному хозяину мы не стали, хотя и призадумались, не съехать ли нам с квартиры. Мы принимали его таким, как есть. А товарищем он был надежным. И по-своему тонким человеком -подчеркиваю: по-своему. Расскажу, чем кончилась история с краденым кобелем.

По настоянию Васькиной любовницы его переселили в конуру возле дома. Характер его от этого не улучшился: пес сохранил ненависть ко всем, на ком не было красных погон. Выскакивал из будки и молча кидался на прохожих; спасибо, цепь была крепкая...Васька очень им гордился.

Но один из напуганных вернулся с длинным дрыном и, не подходя близко, жестоко избил собаку. Бил так долго, что "сломал" ее -- как ломают хищников жестокие дрессировщики. И кобель перестал кидаться на людей; теперь при виде любого прохожего он с жалобным воем залезал в свою конуру. Из свирепого сильного зверя превратился в "тварь дрожащую"... Этого Никулин вынести не мог. Взял топор и зарубил своего любимца -- из тех же соображений, что и Вождь, убивший Мак-Мерфи, героя "Гнезда кукушки".

Много лет спустя, когда мы жили уже в Москве, из Инты нам написали: Никулин снова сел -- за драку, ненадолго. Мы отправили ему в лагерь посылку и велели: будешь ехать через Москву -- приходи к нам! В ответном письме он поблагодарил за бердыч, а от приглашения отказался. Написал:"Увидимся на вокзале" -- считал, что в нашей новой жизни он нам не компания. Зря считал, нашим московским друзьям он бы понравился... Так и не увиделись.

В 54 году подошли к концу срока у очень многих. А многие и не досидели "до звонка" -- их выпустили микояновские тройки.хх) Минлага бериевская амнистия 53-го года почти не коснулась: уголовников у нас можно было по пальцам пересчитать. Мы только по наслышке знали о том ужасе, который нагнали на мирное население российских городов воры и бандиты, выпущенные на волю Лаврентием Павловичем. Их так и называли -- "бериевцы". После того, как с Берией разделались, пошла молва: он эту публику выпустил с умыслом, хотел создать из них лейб-гвардию. Уверен, что это обычный чекистский вымысел, "деза".

Инту наводнила пятьдесят восьмая. Вышли на свободу наши друзья -- Женя Высоцкий, Славка Батанин, Светик Михайлов, Сашка Переплетчиков.С жильем в нашей стране всегда были трудности, а в тех обстоятельствах и подавно. Комбинат Интауголь переделал в общежития для освободившихся опустевшие лагпункты. Но жить -- хотя бы и без охраны -- в тех же бараках мало кто захотел. Искали выход -- и нашли.

К этому времени в поселке имелось два многоэтажных дома. В них жили вольные сотрудники комбината. Парового отопления не было, но на каждого жильца приходилась кладовка для дров -- каморка в подвале размером с одиночку на Малой Лубянке: метра полтора на два с половиной, без окна. В эти-то кладовки и стали вселяться вчерашние зеки. Законные владельцы протестовать боялись: поспорь с этими лагерниками -- возьмут, да подожгут со зла!..

Кое-кто из наших временно поселился у знакомых. А собиралась наша компания в семейных домах. Иногда у Шварца -- он окончательно перестал считаться с рекомендациями особого отдела и водил дружбу с нечистыми. Его жена Галя очень полюбила нас с Юликом. На филфаке ленинградского университета она слушала лекции нашего учителя Трауберга, так что было о чем поговорить.

Но чаще мы бывали у Гарика с Тамарой. И чем ближе узнавали их, тем больше уважали.

Гарри Римини -- какие имя и фамилия! -- был не англосаксом и не итальянцем, а польским евреем из Вильно. Интеллигентный отец назвал его в честь латинского поэта Горацием (по-польски -- Горациушем). Семья была интересная. Старшая сестра Елка -- убежденная сионистка; в их доме, по-моему, сам Жаботинский бывал. Она уехала в Палестину еще до войны. А Гарри был убежденным коммунистом и состоял в польском комсомоле. Чтобы он переменил убеждения, потребовалось многое.