58 с половиной или записки лагерного придурка

-- Это два авантюриста мутят, Никитка с Николкой... Ну ничего, скоро им укорот сделают! Будет, как было.

Никитка с Николкой -- это Хрущев с Булганиным. А на "укорот" разжалованные чекисты крепко надеялись. В их среде ходили свои параши, полные таких же несбыточных надежд, как зековские мечты об амнистии.

-- Скоро опять будут на Инте лагеря, -- передавали они друг другу неизвестно кем пущенный слух. -- Маленькие, но с большим штатом.

В городской бане двое пьяных грузчиков поскандалили с майором Блиндером, которого из органов погнали еще в 52 году, в разгар антисемитской кампании -- и грозный эмгебист пошел заведовать пекарней. Над ним тогда потешалась вся Инта. А теперь недавние коллеги накинулись на него с руганью:

-- Ваша нация хитрая! Знаете, когда слинять, куда устроиться!

Действительно, ведь обидно: он сидит в кабинете, а они для него мешки ворочают. Один из грузчиков даже стукнул бывшего майора шайкой...

Зеки освобождались в ту зиму пачками. Вышел из зоны и Самуил Галкин. Его с почетом встретили местные евреи -- даже те, кто ни строчки его не читал, как например, Ян Гюбнер. На улице Кирова мы увидели смешную и трогательную процессию: соплеменники вели Cалкина, поддерживая под локотки, как цадика; каждый норовил хотя бы дотронуться до знаменитого поэта. А он шел, растерянно и счастливо улыбаясь.

Продолжить знакомство нам так и не удалось: к сожалению (хотя, почему к сожалению? К счастью!) Галкин на Инте не задержался, уехал в Москву.

Освободился и сразу пришел к нам Жора Быстров: так было уговорено еще в зоне. Тогда мы и не подозревали, что он успел перевести со своего лицевого счета на наши по тысяче рублей каждому: знал, что у нас там копейки, а он на инженерской должности и зеком зарабатывал прилично. Эти две тысячи очень пригодились нам на первых порах.

А теперь мы взяли под расписку железную кровать со склада ЖКО и Жорапоселился у нас в домике. Кровать встала вдоль задней стенки, под углом к нашей. Все оставшееся пространство занял квадратный стол, но это было даже удобно. Для стульев места все равно не хватало, и мы рассаживали гостей на двух кроватях. Человек пятнадцать умещалось: все были тощие.

Жорка сразу подружился с Робином. Он подзывал его каким-то особым, почти неслышным причмокиванием. По его словам, так фронтовые разведчики подманивают сторожевых собак. (Надо полагать, чтобы "произвести бесшумное снятие", т.е., зарезать.)

А Голда Мейерсон признала Жору за главного в доме и к нашей обиде, как собака провожала его до ворот шахты 9 -- его, а не нас.

Вместе мы стали готовиться к приезду мам. Моя должна была вот-вот привезти к нам на жительство Минну Соломоновну.

В день приезда мы приготовили вкусную еду -- Ян Гюбнер помог. Я сбегал в магазин за тортом, но споткнулся и у самого порога шлепнулся вместе с тортом на грязный снег. Времени бежать за вторым уже не было. Срезали крем, отдали Робину, а остальные поставили на стол.

Со станции вез мам рысак; на козлах --безотказный Васька Никулин. Собственный выезд произвел на них впечатление. А чтобы наше жилье своим убожеством не омрачило радость встречи, мы заранее приняли меры.

Дверь из кухни в комнату завесили драным лагерным одеялом. Через так называемые сени --тамбур из тарных дощечек -- провели приезжих в кухню и торжественно объявили:

-- Вот наша комната!

-- А вы писали, еще кухня есть? -- робко поинтересовалась Елена Петровна, моя мама. Мы объяснили, что сени -- это и есть наша кухня.

-- А почему на стене тряпка?

-- Это чтоб не дуло. Там в стене большая щель.

Мама еще раз огляделась и храбро сказала:

-- Что ж, очень мило.

Вот тогда мы сорвали со стены тряпку и ввели мам в комнату, где их уже ожидал роскошно сервированный стол. Эффект был именно такой, какого мы добивались: по контрасту с кухней наша комната выглядела вполне сносно.

Пришли гости, и все без исключения понравились нашим матерям. А те -им. Мамы сразу получили приглашение в несколько солидных интинских домов -к Шварцам, к Гарри с Тамарой, к Тоне Шевчуковой...

Минна Соломоновна с ее астмой и глаукомой по гостям ходить не могла, а Елена Петровна ходила. С испугом смотрела, как "мальчики" вместе с хозяевами хлещут водку стаканами, но помалкивала: в чужой монастырь со своим уставом не совалась.

Погостив неделю, моя мама уехала, а Минна Соломоновна осталась у нас на вечном поселении. Ее это нисколько не угнетало: потом, в Москве, она говорила, что эти полтора года в Инте она считает лучшими годами своей жизни.

С Юликом она вспоминала всякие случаи из его детства:

-- Помнишь, Юленька: когда мы пришли в гости к дяде Мише, во двор выбежала маленькая девочка, совсем голенькая. У кого-то в квартире играл патефон и она стала танцевать под музыку. Ей кричали: "Прекрати, Майка! Майка, иди домой!" -- а она все кружилась и кружилась. Помнишь?.. Так вот, она теперь стала балериной и говорят, очень не плохой. Ее фамилия Плесецкая.

Юлик читал ей только что сочиненные стихи про наш домик и его обитателей:

У Жоры есть волосики -

Штук сто волосков.

В волосках две просеки,

Идущие от висков.

А у Валерика волос нету,