58 с половиной или записки лагерного придурка

Я срок получу и уеду далёко,

Далёко -- быть может, навсегда.

Ты будешь жить богато, а может, и счастливо,

А я уж нигде и никогда.

-- 252 -

Я пилку возьму и с товарищем верным

Решетку в окошке пропилю,

Пусть светит луна своим продажным светом -

К тебе я, моя детка, убегу.

Но если заметит тюремная стража -

Тогда я, мальчишечка, пропал:

Тревога и выстрел, и вниз головою

Сорвался с карниза и упал.

И кровь побежит непрерывной струею

Из ран в голове и на груди.

Начальство придет и склонится надо мною -

О, как ненавистны мне они!

В больнице у Газа, на койке больничной

Я буду один умирать,

И ты не придешь с своей лаской привычной,

Не станешь меня целовать...

В ходу были и романсы, которые пели еще наши мамы и бабушки -- с небольшими переделками. Начиналось по-старому:

Не для меня цветет весна, не для меня Дон разольется,

И сердце радостно забьется восторгом чувств не для меня...

Перечислив еще несколько недоступных ему радостей, в т.ч. "деву с черными бровями", лирический герой объяснял:

-- 253 -

А для меня -- народный суд. Осудят сроком на три года,

Придет конвой, придет жестокий и отведут меня в тюрьму.

А из тюрьмы большой этап угонят в дальнюю сторонку.

Свяжусь с конвоем азиатским -- побег и пуля ждут меня!..

Я всегда подозревал, что и широко известная "Течет речка" -- это переделка какой-нибудь старой казачьей песни. Ну откуда у современного жулика "конь ворованный, сбруя золотая?" И совсем недавно в книжке Рины Зеленой прочитал, что в молодые годы они пели:

Течет речка по бережку, бережка не сносит.

Молодой казак,молодой, командира просит...

А у воров, в одном из вариантов:

Течет речка, да по песочку, золотишко моет,

Молодой жульман, молодой жульман начальничка молит...

С блатными я общался по необходимости: как ни как, жили в одном бараке. Дневальным у нас был немец из военнопленных. В лагерях для военнопленных легко было заработать уголовную статью -- например, украв что-нибудь на разгрузке вагона с продовольствием. Сидели с нами и другие немцы, осужденные как военные преступники, но наш был из проворовавшихся. Наш Фриц (настоящего его имени никто не знал) то ли из упрямства, то ли по тупости ухитрился не выучить за все годы ни одного русского слова. И все жильцы барака, даже блатные, научились командовать им по-немецки: "Фриц, вассер!..

-- 254 -Фриц, фойер!.. Фриц, зитц!.."

В воровском бараке -- "шалмане" -- я только ночевал.*) А время проводил и водил дружбу с фраерами. С большинством моих новых знакомых мне пришлось вскоре расстаться. А жаль -- очень славные были ребята.

Экономист Андрей Коваль приехал к нам с Колымы. Это он рассказал мне историю колымского взлёта и падения Вадима Козина. Андрей умел играть на странном инструменте, который я видел первый раз в жизни -- на кобзе.

Впервые же увидел я на Алексеевке живого сиониста, молодого литовского еврея Лёву Шоганаса. В те дни шла первая война евреев с арабами. Англичане были на стороне арабов, Советский Союз и Америка, выражаясь по-лагерному, "держали мазу" за евреев. Лева Шоганас всей душой рвался в Палестину -- но тело его прочно застряло в зоне. Войну евреи выиграли без Лёвиной помощи, образовали государство Израиль -- и я хочу верить, что Лева сейчас там. "Узников Сиона" там уважают.

Вечерами мы слушали радио; серая тарелка-репродуктор висела над моим столом. Совершенно случайно я услышал выступление моего одноклассника Максима Селескериди. В это время он был уже артистом Максимом Грековым и рассказывал о своем партизанском прошлом. Я обрадовался: перед самым арестом от кого-то мы услышали, что Макс погиб под Сталинградом.

Двое из этой компании стали мне друзьями на всю жизнь; они оба, как и я, вское попали на Инту. Об одном, Жоре Быстрове, я расскажу, когда дойдем до Минлага. А другой -- это Женя Высоцкий (Генрих Иванович, по настоящему; но в лагере он назывался Евгением Ивановичем).

-- 255 -

Высокий светлоусый красавец, он был как близнец похож на Пьетро Джерми в фильме "Машинист". Сидел Женя с семнадцати лет: он был сыном расстрелянного в ежовщину директора военного завода. Он рассказывал, как в переполненную камеру тюрьмы к ним посадили первого секретаря горкома комсомола. Этого парня Женя хорошо знал; кинулся обниматься, а тот его осадил. Процедил сквозь зубы:

-- С врагами народа не разговариваю.

Нет, так нет. Объяснять ему ничего не стали: сам поймёт. И действительно -- понял очень быстро. Ночью комсомольского вожака увели на допрос. На допрос увели, а с допроса принесли -- избитого до полусмерти. Сокамерники кое-как привели его в чувство. Он выплюнул выбитые зубы, выдавил из себя:

-- Ребята... простите... -- И снова потерял сознание.

Его расстреляли, а Женя получил сравнительно небольшой срок -- лет пять и поехал в Каргопольлаг. Но там срок ему добавили -- в годы войны это случалось со многими -- и ко времени нашей встречи он отсидел уже одиннадцать лет.