60 миль в час (сборник)

Казалось, будто Маргарет даже не слышала нас. Она молча шагала вперед, пока мы с Люком спорили по поводу цеппелина.

— Я заплачу половину, Люк, — сказал я, — если ты возьмешь меня полетать.

— Вторую половину дает Эрнст Вест, — сказал Люк. — Мы с ним компаньоны. Еще каких-нибудь восемь недель — и цеппелин прибудет из Чикаго.

— Ладно же, пускай, — сказал я. — Можешь не брать меня с собой на цеппелине. Я с тобой еще посчитаюсь. Ты еще пожалеешь об этом, когда я отправлюсь вокруг света на своей собственной яхте.

— Валяй, на здоровье, — сказал Люк.

— Пожалуйста, Люк, — сказал я, — дай мне полетать на цеппелине. А я возьму тебя с собой вокруг света на яхте.

— Нет, — сказал Люк. — Плыви один.

Эрнст Вест и сестра его Дороти стояли против церкви, когда мы туда подошли. Маргарет и Дороти прошли вместе в церковный двор, а я, Люк и Эрнст остались на тротуаре.

— Палька эстос, — сказал Эрнст Люку.

— Иммель, — ответил Люк.

— Что это значит, Люк? — спросил я.

— Не имею права тебе говорить, — сказал Люк. — Это наш секретный язык.

— Скажи мне, что это значит, Люк. Я никому не скажу.

— Нет, — сказал Эрнст. — Эффин онтур, — обратился он к Люку.

— Гарик хопин, — ответил Люк, и они захохотали.

— Гарик хопин, — повторил, смеясь, Эрнст.

— Скажи мне, Люк, — говорю я. — Честное слово, никто, кроме меня, не узнает.

— Нет, — сказал Люк. — Выдумай себе сам свой секретный язык. Никто тебе не мешает.

— Я не умею, — сказал я.

Зазвонил колокол, мы вошли в церковь и расселись по местам. Люк и Эрнст сели рядом. Люк сказал мне, чтобы я от них убирался. Я сел позади них, в последнем ряду. В первом ряду сидела Алиса Смол. Ее отец, наш священник, прошел по проходу и поднялся по ступенькам к себе в кабинет, где он сочинял свои проповеди. Это был высокий мужчина, который всем улыбался перед проповедью и после нее. Во время самой проповеди он не улыбался никогда.

Мы спели несколько псалмов, потом Эрнст предложил спеть «Под крестом», только он и Люк вместо этого пели: «Под кустом, под кустом я забыл свой отчий дом, для меня в лесу густом и отель, и постель».

Я позавидовал Люку и Эрнсту Весту. Они всегда умели позабавиться. Даже в церкви. Время от времени Эрнст взглядывал на Люка и говорил: «Аркел роппер», а Люк отвечал: «Хаггид оссум», и оба едва удерживались от смеха. Они сдерживались изо всех сил, пока не начиналось громкое пение, а тогда прямо разрывались от хохота — такой смешной был их секретный язык. Мне было страшно обидно, что я не могу участвовать в таких чудесных вещах.

«Аркел роппер», — повторял я и старался почувствовать, как это смешно, но ничего смешного не получалось. Было просто ужасно не знать, что такое «аркел роппер». Я представлял себе, что это значит что-то ужасно смешное, но я не знал, что именно. «Хаггид оссум», — говорил я, только от этих слов мне становилось грустно.

Когда-нибудь я тоже придумаю свой очень смешной язык и не скажу ни Люку, ни Эрнсту Весту, что значат его слова. Каждое слово будет доставлять мне радость, и ни на каком другом языке я больше говорить не буду. Только я и еще один человек на всем свете будем знать мой секретный язык. Только Алиса и я. «Охвер линтен», — скажу я Алисе, и она поймет, какие это прекрасные слова, и будет смотреть на меня и улыбаться, а я буду держать ее за руку и, может быть, поцелую.

Тут взошел на кафедру Харвей Гиллис, наш директор, и стал рассказывать о пресвитерианских миссионерах, для которых мы собирали деньги, чтобы они ехали проповедовать христианство в чужедальних языческих странах.

— В Северной Африке, дорогие ребята, — говорил он высоким, резким голосом, — наши пастыри божии ежедневно творят чудеса во имя Христа. Дикие туземцы обретают веру в священное писание и в благочестивую жизнь, и свет Христов просвещает темные глубины невежества. Возрадуемся душою и помолимся.

— Ампер гампер Харвей Гиллис, — сказал Люк Эрнсту.

Эрнст едва удержался от смеха.

Я почувствовал себя совсем одиноким.

Как бы мне только узнать, о чем они говорят! «Ампер гампер Харвей Гиллис». Это могло означать так много разных вещей о нашем директоре. Он был порядочный слюнтяй и говорил пискливым голосом. Я не думаю, чтобы кто-нибудь из нас, кроме разве Алисы Смол, верил хоть единому слову из того, что он говорил.

— Наши доблестные герои на поприще веры исцеляют больных и немощных, — говорил он. — Они отдают свою душу и тело, чтобы приготовить мир ко второму пришествию господню. Они распространяют истину божию в самых отдаленных уголках земли. Помолимся за них. Мисс Валентайн, не угодно ли вам приступить к молитве?

Угодно ли ей? Да она всю неделю только и ждала, когда ей наконец дадут помолиться.