66 дней. Орхидея джунглей (под псевдонимом Мэттью Булл, Элия Миллер)

Этот парень действительно кое–что умеет своим языком, думала она, когда он подсаживал ее на колесо обозрения. Умеет не только болтать, во всяком случае, хотя и болтает он ядовито и весьма неглупо. Но то, как язык его находит эту сладкую струночку под ее собственным и играет на ней, то, как Джон не отрывает своих губ от ее мягкого, безвольного рта по десять, кажется, минут, — все это так славно, что, пожалуй, будь что будет! Всерьез это или нет? — Господи, но к чему мучиться над этим, когда жить надо настоящим! — так или примерно так размышляла она, когда колесо вознесло ее на вершину.

— Эй, парень, — сказал Джон хозяину аттракциона. — Не хочешь ли пойти со мной и выпить по чашечке кофе?

Он легко ладил с людьми, к какому бы кругу они ни принадлежали. Аттракционщик охотно хлопнул его по плечу, указывая направление, в котором располагалось ближайшее кафе.

Колесо остановилось. Аттракционщик прекрасно знал, что Элизабет зависла в раскачивающейся кабинке на самой верхней точке. Она пугалась, визжала, топала ногами и от этого только больше раскачивала утлую кабинку.

— Парень, так надо, это входит в правила игры, — тихо сказал Джон на ухо новому приятелю. Тот кивнул, и оба расхохотались.

— Джон! — неслось с высоты. — Джон, не оставляй меня! Что ты делаешь! Мерзавец! Ааааах! — это кабинка особенно резко качнулась взад-вперед, и Элизабет изо всех сил ухватилась за поручни. — Долбанусь, как пить дать долбанусь!

— Посиди, дорогая, передохни! Я только кофе глотну и тут же обратно! Там не холодно?

— Свинья, мерзавец, гнусный хам!

— Чего? Я на ухо стал туговат!

— Скотина!

...Через три минуты она уже бежала за ним вдогонку, размахивая идиотскими шарами. Пятясь, он бежал к набережной.

— Ангел мой, в чем дело? Мой ангел! Мой демон! У нашей Мэри был...

— Козел!

— Все правильно, у нашей Мэри был козел, она висит, а он ушел...

— Ах ты дрянь! — она вцепилась ему в рукав и с хохотом размахнулась. Связкой шаров ему по башке, по морде, по наглой, смеющейся, неотразимой морде.

Этот поцелуй показался ей дольше всех предыдущих.

— Слушай мою команду, — сказал маленький чернявый мальчишка лет одиннадцати. — Вы видите этих двух влюбленных идиотов?

Джон и Элизабет, уже не отрываясь друг от друга и оттого почти не разбирая дороги, шли по набережной. Шары болтались над ними как знак высшей справедливости их союза и, если угодно, знак принадлежности к иным мирам.

— Этого одуревшего я сейчас выставлю на пять долларов, — сказал заводила своей команде. Команду составляли: семилетняя серьезная негритянка в очках, толстяк — ровесник и брат вожака, представлявший полную противоположность близнецу, китайчонок с вечной улыбкой и еще несколько личностей в возрасте до двенадцати лет включительно. Личности эти с утра мечтали о воздушной кукурузе, но мечты их никак не осуществлялись. Что поделать, думал вожак. Дураков нет, и все хотят кукурузы. Но сейчас, кажется, им обломятся сразу два дурака, которые не нашли другого занятия, как липнуть друг к другу под связкой шаров. Глупая вещь любовь. Я, во всяком случае, никогда не стану совершать глупостей из–за того, что мне хочется кого–то обслюнить.

— Мистер! — крикнул он Джону. — Эй, мистер!..

Джон оторвался от Элизабет и облизнул губы.

— Чего тебе, злобный карлик? (Он часто называл детей злобными карликами и вообще не слишком их жаловал).

— Мистер! Мой брат за пять долларов может пропукать вам тему из кинофильма «Челюсти»!

Элизабет засмеялась, как сумасшедшая. Она готова была расцеловать каждого из компании. Прекрасная вещь любовь, — единственное состояние, когда вопроса «Зачем» не существует. За вопрос «Зачем» надо приговаривать к наказанию плетьми.

— Джон, жадина, дай им пять долларов. Никогда не слышала тему из «Челюстей» в таком... таком исполнении!

— За пять долларов, — назидательно сказал Джон, — я пластинку могу купить!

— Пластинка — это совсем не то, мистер!

— Ну ладно, ладно, отцы, вот ваши пять долларов, но чтобы эти импровизации происходили не против ветра...

Толстяк был готов к своему трюку. Они довольно часто его проделывали. В особенности удачно он прокатывал с иностранцами, не знающими темы из «Челюстей». Толстяк вышел в центр полукруга, который немедленно образовали остальные. Слегка присел, отклячив свой основательный музыкальный инструмент. Надулся. Уперся руками в колени. Напряжение нарастало. Он тужился минуты полторы, набирая в грудь воздуху и зажмуриваясь. Наконец напряжение торжественной минуты разрешилось не слишком долгим, но несомненно музыкальным звуком, который в такой же степени напоминал тему из «Челюстей», как и тему судьбы из Пятой Бетховена.

— Обдираловка! — вскричал Джон. — Какое гнусное мошенничество! Там было еще «пам-па-па-па-па-па»!

Элизабет, впрочем, была единственной слушательницей. Да и она почти сразу заткнула ему рот, приникнув к его губам и обхватив плечи. Маленькая банда стремительно улепетывала в направлении киоска с кукурузой.

Автоответчик говорил разными голосами. Властный голос принадлежал, по-видимому, пожилой женщине, привыкшей к безоговорочному повиновению.