66 дней. Орхидея джунглей (под псевдонимом Мэттью Булл, Элия Миллер)

— Я открыла для себя, что у тебя огромный кабинет. Очень привлекательная секретарша. Очень серьезные дела. Одним словом, я решила представить себе, куда девается большая часть твоего времени. И чем вызваны эти внезапные перерывы в наших встречах. Теперь я знаю: на работе ты работаешь. И устаешь. И поэтому быстро засыпаешь, и снятся тебе колонки цифр, столбцы информации, сводки по стоимости воздуха... Грозовой воздух — из России, влажный — из Англии, теплый — на Франции...

— Ты действительно могла предположить, что я изыскиваю предлоги и бегаю от тебя?

— Нет, ну конечно, я не могла этого предположить. Я даже сказала себе: кто согласится его терпеть, где он найдет другую такую идиотку? Но подозрение есть подозрение, с ним ничего поделать нельзя.

— Другую такую я действительно нигде не найду. А какая ты еще будешь! — он тихонько засмеялся.

— Может быть, сейчас — хоть слово о браке? Хоть отдаленная надежда на перспективу?

— Ты будешь просто изумительна, Элизабет, — нараспев говорил он. — Я научу тебя всему. Научу совсем не думать. Научу достигать оргазма при одной мысли обо мне...

— И чем все кончится?

— А этот вопрос ты вообще забудешь. Потому что почему, черт побери, все должно кончаться? Или ты пришла ко мне, чтобы услышать о будущем. Так предсказаниями будущего занимаюсь не я, а китайское печенье. Через двое суток судьба к твоим услугам.

Элизабет медленно встала. С улыбкой посмотрела на него. Эта улыбка ничего не должна была ему сказать. Загадочная и медлительная. Пусть думает, что хочет. Повернулась на каблуках. Это он научил ее такой кошачьей мягкости, загадочности, медлительности. Пошла к двери. Оглянулась. Он следил за ней с восхищением, как учитель на достойную ученицу. Вот, кажется, все, что ему было нужно — женщина, не требующая ничего. Она резко распахнула дверь.

Он не пошевельнулся.

Гибко покачивая бедрами, стараясь идти как можно независимее и прямее, она вышла из кабинета.

Он стремительно нажал кнопку на пульте и, приблизив губы к встроенному микрофону, приказал секретарше:

— Не выпускайте ее!

У секретарши, видимо, был опыт выполнения таких распоряжений.

— Простите, мисс, во вы не можете выйти.

— Почему?

— Чтобы покинуть этот кабинет, нужно специальное разрешение. Пропуск.

— Очень странно. Чтобы войти, не нужно, а чтобы выйти...

— Сожалею, мисс, во таковы правила. Вернитесь в кабинет, вам выпишут пропуск, он даст вам право спуститься, а я по внутренней связи предупрежу служащего, что стоит у входа.

— Когда я входила, у входа никого не было.

— Вы просто никого не заметили.

Элизабет хмыкнула и вернулась в кабинет Джона.

— Судьба! Выпусти меня из своих лап, пожалуйста. Напиши мне расписку, что я тебя не убила, не ограбила я не уношу в кармане. Чтобы похищать такого бегемота, надо заранее договориться о предоставлении ему жилья в зоопарке.

— Иди сюда, — сказал Джон с самой обворожительной из своих улыбок. — Я займусь предсказанием. Сейчас тебе предстоит посещение мемориала «Здесь возлюбленный подкреплялся».

Их столовая напоминала скорее ресторан — никогда в жизни, кажется, Элизабет не видела такого количества людей во фраках, в идеально начищенных ботинках, в идеально отглаженных сорочках. Впрочем, здесь это не производило впечатления роскоши и выглядело скорее униформой, а потому угнетало. Она не любила униформы, даже если речь шла о столь презентабельном ее варианте.

Джон и здесь выделялся — то ли потому, что фрак сидел на нем очень уж по-домашнему, то ли потому, что в его поведении не было напыщенной важности, присущей остальным. Здесь и ели, словно священнодействовали. Урвав время у дел и ни на секунду не роняя себя в собственных глазах. Интересно было бы представить такого типа в сортире. Он, наверное, и на унитазе восседает с важностью вершителя судеб. И, опорожняя желудок, продолжает прикидывать в уме наибольшую выгоду, которую можно из этого извлечь. Яппи как он есть, да еще в такой концентрации. Впервые Элизабет присутствовала при подзарядке такого количества роботов. Яппи ей были противны с университетских времен. Впрочем, как и хиппи. Грязнуля и чистюля — одного поля ягоды.

— Хочешь почувствовать себя одним из этих мужчин?

А что, — было бы забавно!

— Каким образом ты предлагаешь мне это сделать? Поиграть на бирже?

— Зачем же. Чтобы представить себя женщиной, вовсе не обязательно отдаваться. Пошли, сейчас вернемся.

— Что ты собираешься делать?

— Не задавай лишних вопросов.

Она заразилась его весельем, которое было на этот раз каким–то болезненным, почти лихорадочным. Все–таки он здесь чужой, не менее чужой, чем она, — даром что с ним уважительно здоровались, раскланивались и обменивались дежурными фразами.

— Тебе ведь тут нравится?

— Не нравится.

— Я тебя понимаю. Это зависть, да?

— Господи, Джонни, чему тут завидовать?!

— Сейчас поймешь.