69. Все оттенки голубого (Sixty-Nine. Kagirinaki tomei ni chikai buru)

– Они совсем не такие, как ты: есть связанные с бандитами, чокнутые поблядушки, есть наркоманы, которые лепечут невесть что… От всего этого устаешь. Летом – жара, зимой стынут ноги. У меня ревматизм, и не шуточный, но что я могу поделать? Иногда в час-два ночи мне уже невмоготу, но это же моя работа. У тебя все иначе, готовишься к вступительным экзаменам. Это не шутки. Что, все еще не хочешь раскалываться? Придешь завтра в восемь утра. А если не признаешься, мы тебя арестуем.

Не знаю, какое выражение было у меня на лице в тот момент. Я почувствовал слабость и не знал, смогу ли я двигаться. Я не убивал родителей, братьев или сестер. Все было, как сказал полицейский. Мне хотелось как можно скорей избавиться от этого противного допроса. Поэтому тупо стоять и молчать не имело смысла. Мне только хотелось вырваться из полиции. И мной все сильнее овладевало желание покинуть это безрадостное место.

– Кстати, знаешь, как мы все узнали?

Я отрицательно помотал головой. Капли влаги стекали по пластиковому стаканчику с ячменным чаем на поверхность облупленного стола. Откуда старшекласснику было знать, что такая мрачная атмосфера помогает сломить сопротивление соучастников и подозреваемых? Семнадцатилетний юноша из среднего сословия не мог понять, что его гордыню потихоньку соскребают. В голове у меня крутилось только одно: я хочу вернуться домой и снова лизать мороженое.

– Ничего не знаешь? Ты должен понять, что мы тебя не нашли бы, если бы никто об этом не сказал! Понятно? Или нет?

Мой стыд начал улетучиваться. Я пытался отыскать какую-нибудь поддержку. Я вспомнил, как мы с отцом ходили смотреть «Битву за Алжир». Террористы в АЛЖИРЕ не признавались, даже когда им факелами прижигали голые спины. Выдать своих товарищей было страшнее, чем умереть… Насколько же идиотским было мое желание поскорей вернуться домой, рухнуть на постель и лизать мороженое. Неужели я в Алжире? А человек, сидящий напротив меня, член французской тайной полиции? Неужели я веду в одиночку войну за независимость? Если я признаюсь, то погублю кого-нибудь?

– Посмотри сюда! – Полицейский указал на пачку бумаги, лежащую на краю стола. – Это все признания твоих приятелей.

До меня дошло, что он сказал: «Все признания» – значит, во всех подробностях. Следовательно, и Накамура рассказал о том, что сделал? Неужели он рассказал, что по указанию Ядзаки насрал на стол директора? Я перепугался. Как сказал Адама, дерьмо это уже не шутка. В дерьме нет никакой идеологии. Я читал много материалов о студенческой борьбе, но не мог припомнить, чтобы дерьмо использовалось в качестве орудия борьбы. Меня пугало не то, что наказание будет более суровым, а то, что меня сочтут ИЗВРАЩЕНЦЕМ. Не станет ли Мацуи Кадзуко меня презирать? В этом действии не было ничего романтического…

– Хотя ты продолжаешь молчать, нам все давно известно. Все рассказали твои дружки. Почему ты молчишь? Не будь идиотом. Хочешь кого-то покрыть? Они все назвали твое имя и сказали, что Ядзаки был зачинщиком. Тебя это радует?

Слова полицейского в точности совпадали с моими мыслями, когда я сидел напротив него и мечтал о мороженом. Всплыло имя Адама. Он был единственным, кому я мог доверять. С другими у меня не было никакой идейной близости, я был совершенно иным. Они были недоучками и хотели возводить баррикады только для того, чтобы избавиться от своих комплексов. Я не мог представить, что окажусь в одной компании с этими болванами… Если отбросить гордыню, человек может обманывать себя сколько угодно. Я не мог до конца решить: хорошо ли, когда недоучки возводят баррикады, чтобы избавиться от своих комплексов. Алжир и Вьетнам далеко. А здесь мирная Япония. Конечно, мы слышим шум пролетающих над нами «Фантомов». Моя бывшая соученица сосет член у чернокожего солдата. Но кровь не течет. Бомбы не падают. Нет детей, у которых спины обожжены напалмом. И что вообще я делаю здесь, на западной оконечности страны, в маленьком городе, в душной комнатке полицейского участка? Чего я хочу – изменить мир своим молчанием? Разве в Токийском университете, да и во всей Японии движение единой борьбы уже не потерпело поражения? Мне хотелось что-то отыскать, что-то такое, что я мог бы противопоставить сидящему напротив меня морщинистому, стареющему типу с мутными глазами. Мне оставалось только высунуть язык и прокричать: «Таких, как вы, я ненавижу!» Мечты о мороженом отгораживали меня от вопросов: Зачем вы возвели в школе баррикаду? Мы не алжирские террористы, не въетконговцы и не герилъеро под руководством Че Гевары – почему же я здесь нахожусь? Я прекрасно знал, что это было только ради того, чтобы завоевать симпатии Мацуи Кадзуко, но почему-то сейчас мне трудно признавать это основным мотивом.