7 дней в июне

– Я ведь чувствовал, я хотел предложить остановиться и провести тщательную рекогносцировку – билось в голове генерала. Но, похоже, из Берлина давили, да и «быстроногий Гейнц» явно рвался вперед и не хотел ничего слышать. И я промолчал. А теперь мы все обречены, и Германия обречена. Потому что мы обидно и подло ударили сзади ничего не подозревающего человека, думая, что бьем очень сильно. А мы его просто оскорбили. И теперь этот человек вытащит огромную дубину, которая лежит у него в темном чулане, и прихлопнет нас, как мерзкую кусачую собачонку. Потому что для людей из будущего мы… Мы даже не собачонки. Мы просто выползшие из гробов опасные мертвецы, и они постараются побыстрей загнать нас обратно в могилы. Значит, мы все – уже покойники, просто пока что еще не все об этом знают. А ведь в Цоссене наверняка уже знают. Всё знают! Знают, и молчат. И поведут немцев в могилу, стройными колоннами, во главе с этим выскочкой-акварелистом. И мы пойдем, потому что мы – солдаты вермахта, и потому что немцы – дисциплинированная нация.

Над головой прогрохотал очередной русский штурмовик, ухнули близкие разрывы, и генерал-майор барон Вилибальд фон Лангерман-Эрленкамп, командир IV танковой дивизии 24-го моторизованного корпуса II танковой группы, плотней вжал породистое аристократическое лицо в липкую белорусскую грязь.

Боргсдорф. Эмигрант Пётр Михайлов.

– Герр Михайлов, герр Михайлов! – к стуку и громкому голосу хозяйки пансиона добавились удары в дверь чем-то очень крепким и тяжёлым.

Это же мне уже снилось, или нет, подумал я. Боже, как болит голова, больше сотни маленьких кобольдов своими серебряными молоточками усердно стучали в моей голове.

Нет, похоже, это не сон. Бутылка шнапса сделала своё чёрное дело, и я с трудом пытался понять, что сегодня это уже сегодня или ещё вчера.

Стук в дверь становился всё сильнее, и мне ничего не оставалось делать, как открыть дверь.

– Доброе утро. Герр Михайлов, за вами пришли, – в голосе фрау Марты сочилась желчь.

За её спиной в коридоре, опираясь на лестничные перила, стояли два эсэсовца. Я даже не испугался, просто все эмоции, кобольды и головная боль исчезли, оставив холодную пустоту. Я как – бы наблюдал эту сцену со стороны, испытывая лёгкое восхищение оперативностью работы тайной полиции Рейха.

Эсэсовцы улыбались, их широкие, белозубые улыбки просто светились в утреннем сумраке коридора.

– Вот он, – торжественно провозгласила хозяйки пансиона. – Я всегда считала, что герр Михайлов опасен для общества.

– Фрау, я благодарен вам за содействие, но ваш комментарий сохраните при себе и возвращайтесь на своё место, – продолжая улыбаться, жёстко произнёс высокий эсэсовец.

– Оскар, пива нет, шнапса тоже, – я покосился на закатившуюся под стол пустую бутылку.

Высокий эсэсовец, а это был Оскар Штайн, мой товарищ по студенческим попойкам, которого я три года учил русскому языку, повернулся к своему напарнику:

– Что я говорил, он совсем не изменился.

Мы обменялись рукопожатиями и они зашли в мою комнату.

– А старушка не простая, уже два доноса на тебя написала, – всё ещё улыбаясь сказал Оскар.

На фрау Марту было больно смотреть, в её глазах застыл ужас.

Закрыв дверь, я повернулся к своим гостям и спросил:

– Чем я обязан такому раннему визиту.

– Пётр, сперва я представлю своего коллегу – мой университетский друг, указал на второго эсэсовца гауптштурмфюрер Пауль Вольф.

– А визит не такой уж и ранний, уже восемь часов, – продолжил он подошел к радиоприёмнику и включил его.

В коридоре скрипнула половица.

– Пауль, проследи пожалуйста, чтобы фрау Марта занималась только своими делами – тихо произнёс Штайн, разглядывая висящий на стене над приёмником плакатик с предупреждением о запрете прослушивания вражеских радиостанций.

На удивление, вчера уходя из комнаты, я вернул ручку настройки на частоту Берлина и сегодня радиоприёмник верноподданно засветился, но в эфире не было ничего, кроме треска помех.

Подняв с пола бутылку, Оскар понюхал её и брезгливо сморщился, укоризненный взгляд был красноречивее любых слов: – наш законопослушный обыватель пьёт дешевый шнапс, хотя на вечеринке в его распоряжении были лучшие вина Европы.

– Что, о вчерашнем говорит уже пол-Берлина, – спросил я.

Нет, но до некоторых слишком влиятельных ушей, слухи уже дошли – он усмехнулся – кое-кто получил вчера слишком большую оплеуху и очень жаждет крови. Трогать аристократов и военных они боятся, поэтому мальчиком для битья выбраны мидовцы и персонально твоя скромная персона.

Оскар внимательно смотрел на меня: – мы предлагаем тебе работу.

Увидев моё выражение лица, он отрицательно закачал головой: – нет, нет, я не предлагаю тебе стать информатором, для этого я слишком хорошо тебя знаю. Нам нужен хороший переводчик в службу радиоперехвата.

– А если я откажусь?

– Вывезти из Берлина я тебя смогу, но долго прикрывать не получится, ты слишком засветился вчера, – Оскар вытащил из кармана изящную стальную фляжку, открыл её и сделал большой глоток. – Пётр, это не шантаж, я и так сильно рискую, приехав к тебе.