7 принципов построения семейного счастья

В то же время дети сами по себе не могут служить признаком счастья, а счастливые семьи отличаются от менее удачных союзов вовсе не следованием этой традиции, а особым отношением к детям, а также обратной связью с детьми, лица которых, как правило, обращены к своим овеянным славой родителям. В значительной части семей контакт между родителями и детьми быстро теряется, исчезая, как горная тропа, по мере восхождения к вершинам личных интересов. Загнанные суетой и погоней за мнимыми ценностями, родители теряют контакт со своими детьми, утрачивая в конце концов и духовную связь с ними. И если сами родители превратились в обычных жителей общего для всех черствого мира или уединились в Зазеркалье собственных впечатлений, то не стоит удивляться, что их дети чувствуют отчуждение. Никто не возьмется причислить к счастливым семьям, скажем, Зигмунда и Марту Фрейд с их полноценным и вполне симпатичным потомством. Еще меньше энтузиазма и больше негативной экспрессии появляется при воспоминании о семье Льва Толстого. А кто отнесет к числу счастливых родителей Цезаря или Сталина, Чингисхана или Ивана Грозного, упивавшихся собой и вместе с тем отстранившихся от всего мира?! Поэтому кажется, что еще хуже, чем отказ от потомства, выглядит отчужденность от собственных детей, вытеснение их из своей жизни. Последнее делает их ущербными и уязвимыми, а самоубийства и искалеченные жизни потомков мрачных гениев являются постоянным напоминанием человечеству о том, что все в мире уравновешивается. Хотя есть другая сторона медали в отношениях родителей и детей: человек, презревший свою собственную личность ради того, чтобы взрастить потомка, и себя безнадежно загубит, и ничего путного не вырастит. Гармония – слишком разборчивая дама; она не терпит ни коварного эгоцентризма, ни мазохистского аскетизма. Она поселится лишь в том доме, где все поровну счастливы; в те же места, где одни живут в угоду другим, она не заглядывает. Поэтому когда речь заходит о развитых детях счастливых родителей, память выносит на поверхность вовсе не тех отцов и матерей, которые полностью сконцентрировались на детях, а тех родителей, что, открыто демонстрируя нежность и любовь, вселили в детей уверенность в себе, высокую самооценку и желание двигаться вперед. Но каждый сам должен пробудить свою личность и достроить ее до нужного этажа нескончаемого небоскреба под названием «общественная значимость».

Порой, когда мы имеем дело с бездетными парами, такими как Дмитрий Мережковский и Зинаида Гиппиус, Жан-Поль Сартр и Симона де Бовуар, Сенека Младший и Паулина, создается впечатление, что, зная свои собственные слабые места, они сознательно отказались от продолжения рода или, возможно, намеревались заменить потомство детьми иного толка – порождением своего разума. Но действительно, случаи сублимации родовой функции очень близко подступают к области психологической незрелости и патологических представлений о своей роли. В мрачные тона окрашены мысли о продолжении рода у всех тех, кто нестандартно относится к личной миссии, отчаянно и отрешенно бродит по задворкам человеческого в поисках своего творческого начала или ищет там магический жезл для осуществления своих разрушительных замыслов. Жизнь в себе подавляет материнские и отцовские импульсы, уводит людей в иные миры, с которыми редко соседствует гармония и счастье. Названные выше пары скорее представляют собой немногочисленную группу исключений, чем логических следствий. Можно попытаться отыскать сугубо психологические причины такого явления, как бездетность. Например, вполне логичным кажется предположение, что поздний и младший ребенок в семье Дмитрий Мережковский, как и воспитывавшийся дедом Жан-Поль Сартр, боялись произвести на свет кого-то, перед кем надо будет нести ответственность – незнакомое им и не особо привлекательное бремя отцовства. И тот и другой вынесли из детства комплекс неполноценного отца и, как следствие, гипертрофированное желание материнской любви; и тому и другому жены определенно заменяли матерей. Что касается Зинаиды Гиппиус и Симоны де Бовуар, в них также присутствовало желание видеть в спутнике отца, и это могло выступать сдерживающим фактором для материнства. Однако не исключено, что корень этих решений упрятан гораздо глубже, чем гипотезы современной психологии, а именно: облик звездной идеи, выхода в космическое пространство творчества затмевал у этих и похожих на них женщин все остальное, имеющее ценность для земной жизни. Ведь и Зинаида Гиппиус, и Симона де Бовуар несли в себе сильное мужское начало, являлись откровенными феминистками и отступницами от традиционной женской роли в семье. Воспитанные по мужскому типу, они тянулись к мужским достижениям, вытесняя больше, чем другие женщины, жажду материнства. В этом смысле по структуре личности они вполне сопоставимы с такими историческими фигурами, как Айседора Дункан или Марина Цветаева, которые дали миру отрицательные примеры материнства, неполной или, лучше сказать, неполноценной любви к детям.