7000 дней в ГУЛАГе

И у меня возникает первый вопрос: почему это он оказался в таком привилегированном положении?! И не только он. Он служил в армии в чине офицера и, вероятно, подумал, что может сказать более открыто: «Я, как солдат, готов отдать свою жизнь за советскую Россию, но сейчас, на войне, могу, по крайней мере, сказать, что кое-что не очень хорошо». И на эту удочку они и ловили. Конечно, быть заключенным, жить в бараке на сто или сто пятьдесят заключенных очень неприятно. Особенно для офицера, который серьезно боролся против гитлеризма… Это для меня, так сказать, первая мысль, характеризующая человека. Говорю все это вам не для того, чтобы как-то выделить себя. В этом нет никакой моей заслуги. Мне и без заслуги хватило того, что я был в 10 000 километрах от Москвы, в пустыне, где под ногами было сорок метров вечной мерзлоты, а сверху снег и лед.

Для меня чрезвычайно важно и психологически оправданно, где вы находитесь. Если вы, скажем, на каком-то острове в Белом море, близ Финляндии, чувствовали, что Европа не далеко, это было для заключенных очень важно.

Скажем, Солженицын рассказывает, какие страхи он пережил в тех лагерях, который назывались «шарашкой». И в условиях этой «шарашки» была группа людей, все офицеры Советской армии. Некоторые из них были в Германии, некоторые в Австрии, и когда они вернулись оттуда, их арестовали. Все это я прекрасно понимаю. Люди, увидевшие страны, на которые мы «готовы были дружно плюнуть», о которых говорилось, что там правительства нелюдей, были арестованы. Мы, коммунисты, в основном все были партийными функционерами, и для нас придумали другие лагеря. Мы все еще были коммунистами, но никто нас коммунистами уже не признавал.

Нас арестовали как контрреволюционеров и предателей. С нами поступали совершенно иначе, чем с людьми, которые никогда ничего общего с партией не имели. Когда я приехал в 1934 году в Советский Союз, я думал, что увижу рай. Но, когда я уже на железнодорожном вокзале увидел маленьких попрошаек, окруживших меня, поскольку они всегда быстро замечали иностранцев, у меня сразу же защемило сердце.

И еще кое-что о Москве до ареста.

«Грех» Солженицына

Хлеб получали по карточкам. Пожилые люди, которые нигде не работали, не имели права на рацион. Количество выдаваемых продуктов составляло точно 60 или 80 г в зависимости от вашей категории. Если вдруг не хватало хлеба, его нарезали маленькими кусочками, втыкали в них зубочистки, а люди совали их в карманы. А я, партийный функционер, после всего того, что видел, шел на обед, где меня ждала закуска – черная икра. У меня кровь закипала в груди.

– Но если так было в России, в чем же «грех» Солженицына?

– В нескольких местах он говорит, что он – антикоммунист. И в его тексте нет ни одной страницы, где он не высказывается против социализма. Он поставил себе цель показать идею коммунизма неким страшилищем. Он еще и философствует, рассуждая о том, какая бы система была для России наилучшей. Социализм он отбрасывает как нечто самое ужасное. Но если он хотел о чем-то рассказать позитивно, то признает систему, которая была до революции. А это для меня не писатель…

С одной стороны, он хочет рассчитаться со сталинизмом, но делает это таким образом, что поневоле сам становится приверженцем сталинизма.

– И все же «Архипелаг Гулаг» напечатали и в Югославии.

– Он в нескольких местах подчеркивает, что Тито и югославские коммунисты строят не что иное, как сталинизм другого плана. Поэтому и эта книга направлена против партии. А я, как коммунист, не могу этого принять.

Партийная дисциплина

– Нашей общественности мало известны детали вокруг печатания книги Карла Штайнера «7000 дней в Сибири». Повторила ли ваша книга в каком-то смысле судьбу «Гулага»?

– Моя книга вышла не сразу. Ее могли бы издать до Солженицына, ведь я написал ее в 1958 году, сразу после возвращения в Югославию. Но я, как коммунист, считал, что надо спросить разрешения у партии на ее печать. Один крупный немецкий издатель пришел ко мне и просил разрешения на ее всемирное издание. Но я ему ответил: «Без согласия моей партии я не могу подписать договор».