72 метра

— Подойдите сюда! — сказал старпом грозно, но все же со временем сильно поостыв. — Куда вас поцеловать? Покажите, куда вас поцеловать, цветок в проруби? Сколько вас можно ждать? Где вы все время ходите с лунным видом, яйца жуете? Когда этот бардак прекратится? Да вы посмотрите на себя! У вас уже рожа на блюдце не помещается! Глаз не видно! Вы знаете, что у вас крысы пешком по старпому ходят? Они же у меня скоро выгрызут что-нибудь — между прочим, между ног! Пока я ЖБП писать буду в тапочках! Только не юродствуйте здесь! Не надо этих телодвижений! Значит, так— чтоб завтра на корабле не было ни одной крысы, хоть стреляйте их, хоть целуйте каждую! Как хотите! Не знаю! Все! Идите!

И тут старпом заметил йод, и лицо его подобрело.

— Вот, Жу-упиков, — сказал он, старательно вытягивая «у», — молодец! Где ж ты йод-то достал? На корабле же ни в одной аптечке йода нет. Вот, кстати, почему все аптечки разукомплектованы? Выдра вы заморская, а? Я, что ли, за этим дерьмом следить должен? Вот вы мне завтра попадетесь вместе с крысами! Я вам очко-то проверну! Оно у вас станет размером с чашку Петри и будет непрерывно чесаться, как у пьяного гамадрила с верховьев Нила!

Слышали, наверное, выражение: «Вот выйдешь, бывало, раззявишь хлебало, а мухи летять и летять»? Именно такое выражение сошло с лица бедного лейтенанта после общения со старпомом.

Но должен вам поведать, что на следующий день на корабле не было ни одной крысы. Я уж не знаю, как Жу-упикову это удалось? Целовал он их, что ли, каждую?

Собака Баскервилей

Перед отбоем мы с Серегой вышли подышать отрицательными ионами.

Боже! Какая чудная ночь! Воздух хрустальный; природа — как крылышки стрекозы: до того замерла, до того, зараза, хрупка и прозрачна. Черт побери! Так, чего доброго, и поэтом станешь!

— Серега, дыши!

— Я дышу.

Тральщики ошвартованы к стенке, можно сказать, задней своей частью. Это наше с Серегой место службы — тральщики бригады ОВРа.

ОВР — это охрана водного района. Как засунут в какой-нибудь «водный район», чтоб их, сука, всех из шкурки повытряхивало, так месяцами берега не видим. Но теперь, слава богу, мы у пирса. Теперь и залить в себя чего-нибудь не грех.

— Серега, дыши.

— Я дышу.

Кстати, о бабочках: мы с Серегой пьем еще очень умеренно. И после этого мы всегда следим за здоровьем. Мы вам не Малиновский, который однажды зимой так накушался, что всю ночь проспал в сугробе, а утром встал как ни в чем не бывало — и на службу. И хоть бы что! Даже насморк не подхватил. О чем это говорит? О качестве сукна. Шинель у него из старого отцовского сукна. Лет десять носит. Малину теперь, наверное, в запас уволят. Еще бы! Он же первого секретаря райкома в унитазе утопил: пришел в ДОФ пьяненький, а там возня с избирателями — и захотел тут Малина в гальюн. По дороге встретил он какого-то мужика в гражданке — тот ему дверь загораживал. Взял Малина мужика за грудь одной рукой и молча окунул его в толчок. Оказался первый секретарь. Теперь уволят точно.

— Серега, ты дышишь?

— Дышу.

Господи, какой воздух! Вот так бы и простоял всю жизнь. Если б вы знали, как хорошо дышится после боевого траления! Часов восемь походишь с тралом, и совсем по-другому жизнь кушается. Особенно если тралишь боевые мины: идешь и каждую секунду ждешь, что она под тобой рванет. Пальцы потом стакан не держат.

— Серега, мы себя как чувствуем?

— Отлично!..

— Ах, ночь, ночь…

— Ва-а-а!!!

Господи, что это?!

— Серега, что это?

— А черт его знает…

— Ва-а-а!!!

Крик. Потрясающий крик. И даже не крик, а вой какой-то!

Воют справа по борту. Это точно. Звук сначала печальный, грудной, но заканчивается он таким звериным ревом, что просто мороз по коже. Лично я протрезвел в момент. Серега тоже.

— Может, это сирену включили где-нибудь? — спросил я у Сереги шепотом.

— Нет, — говорит мне Серега, и я чувствую, что дрожь его пробирает, — нет. Так воет только живое существо. Я знаю, кто это.

— Кто?..

— Так воет собака Баскервилей, когда идет по следу своей жертвы…

— Иди ты.

В ту ночь мы спали плохо. Вой повторялся еще раз десять, и с каждым разом он становился все ужасней. Шел он от воды, пробирал до костей, и вахтенные в ту ночь теряли сознание.

Утром все выяснилось. Выл доктор у соседей. Он нажрался до чертиков, а потом высунулся в иллюминатор и завыл с тоски.

Я говорю всем…

Я говорю всем: прихожу домой, надеваю вечерний костюм-«тройку», рубашка с заколкой, темные сдержанные тона; жена — вечернее платье, умелое сочетание драгоценностей и косметики; ребенок — как игрушка; свечи… где-то там, в конце гостиной, в полутонах, классическая музыка… второй половины… соединение душ, ужин, литература, графика, живопись, архитектура… второй половины… утонченность желаний… и вообще…

Никто не верит!

Всем подряд!

— Командирам боевых частей, начальникам служб прибыть в центральный пост на доклад! — разнеслось по отсекам.

Командир атомохода капитан первого ранга Титлов — маленький, скоренький, метр с небольшим (карманный вариант героя) нырнул через переборку в третий отсек.