Из воспоминаний Аллы Демидовой, посетившей в Японии театр Кабуки: «В зале раздались смешки, они становились все сильнее и задористее. Сколько я ни всматривалась в актеров, ничего особенно смешного не заметила. Тогда я решила спросить своего японского коллегу, над чем, собственно, все они смеются? “Да что вы, – с готовностью пояснил японец, – тот актер, что на сцене, он же так уморительно поднял бровь!”». Вдумайтесь, едва поднятая бровь – деталь, совсем незаметная европейскому глазу, вызвала бурную овацию зала!
Говоря о деталях, не могу не упомянуть Чехова, для которого деталь является всем и вся, порой, она заменяет многие страницы текста. Вот моя любимая сцена из «Дамы с собачкой»: Анна и Гуров в комнате отеля, где онипровели ночь. Она задает вопрос, от которого, может быть, зависит ее жизнь: «После того, что случилось, вы, верно, перестанете уважать меня?». Что делает Гуров? «Он подошел к столу, взял нож, разрезал арбуз и съел его». Ни прибавить, ни убавить! А вот как говорит о деталях наш великий русский философ А. Лосев: «Однажды мы шли по проселочной дороге с моею сокурсницей, и я объяснял ей свою философию. Вдруг она резко остановилась и сказала: “Не спотыкайтесь”. “Отчего же не спотыкаться?” – изумился я. “Я лучше вас пойму, если вы не будете спотыкаться”». И еще фрагмент: «Как-то я присутствовал на крупной философской конференции, один из выступающих наседал, а другой рьяно отстаивал свою точку зрения и все время теребил свой галстук. Не знаю, как это случилось, но отчего-то его философия померкла в моих глазах, стала какой-то неубедительной».
Как музыкант я не могу обойти вниманием композитора, для которого деталь является альфой и омегой творчества, это Моцарт. И для большей наглядности я сравню двух великих современников, Моцарта и Бетховена. Бетховен – гений, который все «договаривает до конца». Я иногда улыбаюсь бетховенскому упорству; высказав идею в своей Третьей симфонии, он продолжил ее в Пятой, но, не успокоившись на этом, решил договорить ее в последней, Девятой симфонии. Моцарт как, собственно, и Чехов, никогда ни на чем не настаивает. Все важное, сокровенное возникает у него языком междометий: «между прочим», «ах да, вспомнил». В какой-то момент я поняла, что на Моцарта нужно смотреть в телескоп. Чем отличается телескоп от микроскопа? Посредством микроскопа мы увеличиваем малое; телескоп же, напротив, приближает то, что нам казалось мелким и незначительным.
Закон части и целого
Часть не должна заслонять собой целое, равно как без прорисовки отдельных деталей целое не будет выразительным. Детали, как прекрасные цветы, которые украшают скромный и суровый альпийский луг, но их как, и специй, не должно быть слишком много.
В книге великого польского пианиста А. Корто читаем: «В освоении произведения исполнитель подобен авиатору; сперва нужно подняться ввысь и охватить произведение всеобъемлющей мыслью, единым взглядом, затем мы спускаемся на землю и изучаем ландшафт, где какой кустик, низина или холм, на третьем этапе мы снова поднимаемся ввысь, осмысляя целое с учетом всех обнаруженных подробностей». Настоящее мастерство как раз и состоит в том, чтобы уравновесить целое и эти самые подробности.
А. Гордон рассказывал, что один молодой режиссер выбрал в качестве курсовой работы экранизацию малоизвестного чеховского рассказа. Посмотрев финальный вариант, он понял, что слишком затянуто, и тогда он сократил хронометраж; в результате героиня пропала. Одну ногу вытащишь – другая увязнет! Вот пример «из другой оперы». Однажды я была на экскурсии в Эскуриале – месте погребения испанских монархов, и тогда я поняла весь смысл словосочетания «монотонность роскоши». Золота было так много, что оно перестало восприниматься таковым.
Закон отсутствия мелочей