8 декабря 1980 года: День, когда погиб Джон Леннон

Нужен способ облегчить боль, иначе его ждет нервный срыв. Когда позвонил Джордж Мартин, он сказал, что они с Линдой едут в студию. Может, получится излить переживания в музыке.

Они сели в лимузин и выехали за ворота, где уже собрались репортеры. Перед ними предстал мертвенно бледный мужчина.

— Смириться с этим невозможно, — сказал Пол. — Джон был отличным парнем. Без него мир осиротел.

Машина рванула вперед. Маккартни понимал, что у студии журналистов будет еще больше. Скорее всего, пресса будет бегать за ним еще долго. Они с Линдой обсудили, не пойти ли на похороны Джона. Решили, что не стоит. Появление Пола вызовет настоящий хаос. Джон не заслуживает таких унизительных проводов. Его сердечность, его любовь к семье, даже дурной нрав — вот что должны запомнить люди, но никак не зрелище папарацци, обступивших Пола Маккартни. Йоко знала, что Пол переживает — этого достаточно.

И все же он хотел показать свои чувства.

Обращаясь к следующей толпе журналистов, он предложит «всем поддержать Йоко».

Ринго вышел из лимузина на западной Семьдесят второй улице. Волосы его были спутаны, глаза покраснели. Хотя он много времени провел на тропическом солнце, кожа его осталась практически белой. Он приехал поддержать Йоко, но его появление лишь подлило бензина в пожар. Со всех сторон набегали фанаты. Зеваки стояли прямо на машинах и вопили во все горло.

— Расступитесь! — заорал кто-то.

Несколько работников Дакоты попробовали организовать вокруг ударника импровизированное кольцо охраны. Кто-то пихнул изнуренного Ринго плечом, так, что у того мотнулась голова. На миг закрыв глаза, Ринго шагнул вперед. Какая-то женщина схватила его за волосы. Во времена «битломании» такое случалось не раз, но теперь? Ринго вырвался из цепкой хватки и озадаченно посмотрел на нахалку. Но счел за лучшее промолчать.

Он приехал ради семьи Джона, не ради себя.

Старый друг Джона два часа занимал Йоко разговорами. В отличие от остальных «битлов», он всегда одобрял ленноновский выбор спутницы жизни, и Йоко безоговорочно любила его.

Когда Ринго уезжал, толпа выросла еще больше. За лимузином, увозящим его в аэропорт, долго бежали люди. Он решил отправиться в Лос-Анджелес. Если за «битлом» по всему Нью-Йорку будут носиться фанаты, Йоко от этого легче не станет.

Вдобавок Ринго без особой любви относился к городу, где убили его друга.

Когда Ринго ушел, Йоко испытала приступ физической боли. По привычке позвав Джона, она вспомнила, что его больше нет.

Она объявила, что похорон мужа не будет; и того бедлама, что творится перед Дакотой, более чем достаточно.

— Джон любил человечество и молился за него, — сказала она. — Пожалуйста, отплатите ему тем же.

Шона держали в неведении, пока Йоко не позвала его в свою спальню. Пятилетний мальчик видел, что мама грустит, и спросил, где папа. Хоть он и не знал, что произошло перед домом, он чувствовал, что Джон исчез. Йоко подтвердила его страхи.

— Твой папа мертв.

Он отказался верить. Она показала ему газету.

Йоко взяла сына за руку и отвела на то место, где упал на землю отец. Соседи и работники Дакоты со слезами на глазах смотрели, как мальчик разглядывает пол.

Йоко попробовала объяснить, как так вышло, что душевнобольной фанат убил своего кумира.

Шон никак не мог понять.

— Если любишь человека, зачем причинять ему боль?

— Он был сумасшедшим.

Шон попробовал усвоить информацию.

— Мы должны выяснить, действительно ли он сошел с ума, или просто задумал убить папу.

— Решать судье.

— Судье? Как в теннисе или в баскетболе?

Вопрос Шона вызвал у Йоко улыбку. Она вспомнила, как Джон играл с сыном, беседовал с ним, цеплялся за какое-нибудь слово и выстраивал вокруг него разговор.

— Папочка ушел к Богу, — сказал Шон. — Тот, кто умер, становится большой-пребольшой, ведь он теперь — часть мира.

Мать с сыном вернулись в квартиру. Шон не хотел, чтобы мать видела его слезы. Он пошел к себе в комнату и, со слезами на глазах, попробовал сочинить стих.

— Помню, как люди шумели на улице, — скажет он журналу «Нью-Йорк» через тридцать лет, — помню костры, песни, полицейскую ленту внизу, как записывали «Double Fantasy», голос отца, его кожу, его колено. Будто я проснулся ото сна, и в тот миг перестал быть ребенком.

В пивной «Кникербокер» Адам Шэнкер с трудом наполнял стаканы.

— Я был раздавлен и уничтожен, — вспоминает он. — Я плакал за стойкой, и люди относились с пониманием. Весь город был в состоянии шока.

Тодд Рандгрен не знал, как относиться к тому, что Марк Дэвид Чепмен оказался большим ценителем его творчества — из-за песни «Rock and Roll Pussy» и якобы вражды с Джоном Ленноном.

— Просто неудачное совпадение, в жизни так бывает, — сказал он о том, что Чепмен среди прочих вещей на алтаре в «Шератоне» оставил его «The Battle of Todd Rundgren». Рандгрен всякое повидал и знал, что среди его поклонников хватает полоумных

фанатов.

— Хорошо уже то, что с ними редко сталкиваешься, — сказал он.