8 октября 2008 года

На днях у меня было большое переживание. Хорошее. Я видела древний храм и пирамиды ацтеков. До чего величественно! И какие смелые размеры. Храм — арена, без крыши. Прямые линии бесконечных площадок — четырехугольничков. Но как внушительно. Храм, а крыша — само небо. Больше всего меня поразило, до чего это архи-модерн! Стилизация. Прямые, срезанные углы. Бесконечные лестницы, никуда не ведущие. Площадки — квадратики, вкрапленные в главную площадь, конусообразные, срезанные стены, за которыми нет ничего — и ничего и не было. До чего «стилизовано». А украшения на стенах — рельефы? Кубизм, чистейший кубизм. Вся сила в том, что это не «от ума», а от наивности! Ты бы оценила. Это самое сильное переживание за все месяцы эти«.

Вот уже она пишет мне опять с парохода — на обратном пути. Мексиканский залив.

«Теплый вечер. Вчера было душно и сыро — тропическое лето. Но сегодня ветерок и набегают тучи. А вода — будто синька разведенная. Впереди островок, а на нем кивают перистые метлы кокосовых пальм. Серые стволы на синем-синем море».

Разреженный воздух Мексики так плохо действовал на здоровье А. М., что по возвращении в Европу ей сразу пришлось поехать в Баден-Баден полечиться. Усталость, как она писала оттуда, мешала ей воспринимать какие-либо впечатления. Но понемногу возвращались силы, а с ними восприятие внешних впечатлений.

«Близко от дома, где я сейчас приютилась — трогательный по скромности домик Тургенева. Да, я понимаю, что он любил Баден-Баден. Это для него было то же, что для меня — Норвегия. Сочетание красот природы с творческой деятельностью. Но мне здесь чуждо и тоскливо. Понравился мне своей исторической ценностью средневековый женский монастырь в Лихтентале. Когда-то ведь монастыри были не просто местом, где люди „спасались“, — туда шли не „от соблазна“, а от раздоров, от крови, от варварской переломной эпохи, накануне твоего любимого „кватроченто“. Я думала о тебе, когда стояла в монастырском дворе, построенном внучкой Ричарда Львиное Сердце. Тут клубятся легенды! Вечные распри и разрушения, а там снова строительство, созидание вокруг какого-либо коллектива данного и во вражде с коллективом другой общины, нации, сейчас — остро — класса...»

Свойство А. М. очень отличительное: она ярко воспринимает красоту и поэзию жизни, пейзажа, искусства: но все это преломляется у нее в аспекте исторического взгляда, превращается в интересный синтез явления.

Она пишет мне из Нового Света, еще до революции, во время первой мировой войны:

«Знаешь, мне кажется, что мы живем в эпоху, напоминающую Реформацию, религиозные войны, весь переход от средних — к новым векам. Это перелом человеческой истории, сдвиг. Что-то новое созидается, растет и крепнет в мире. Историк скажет: люди в эпоху великой войны жили — и не понимали, что они накануне всемирного исторического сдвига, что они вступают в новую историческую эру. Более чем когда-либо убеждаюсь, какой прочный научный фундамент у той исторической школы, последовательницей которой я являюсь. Как много эта школа дает для того, чтобы охватить события и найти утешение в горизонтах будущего!»

Эти строки сами по себе уже блестящее доказательство ее точки зрения.

Несколько лет спустя:

«С любопытством и жадностью читаю живые страницы истории. Мир движется — нигде нет застоя, шевелится, идет, складывается новая жизнь. И я люблю то оглядываться назад, на пройденный человечеством путь, то забегать вперед — в то волшебное, прекрасное будущее, где человечество найдет себя и будет жить, расправив крылья и говоря: „Счастье, счастье для всех!“».

Еще несколько лет спустя, уже из Мексики:

«Удивительно интересно сейчас читать историю. Все видишь иными глазами — я с наслаждением слежу за тем, как на глазах изменяется психология восприятия людей, быт, как идет ломка всех понятий, взглядов. И как кипит мир — меняя кожу!»

Оттуда же:

«Такой маленькой кажется наша старенькая Европа! Боюсь, что после этой войны Европа начнет медленно, но неизбежно увядать. Только Россия еще, как юная страна, полная соков, не подпадет под общий закон. Но остальные страны... Я вижу впереди только убыль Европы».

Я привела эти отрывки, чтобы показать, как на протяжении многих лет мысль А. М. шла по своему верному пути без колебаний, без уклонений. Переносила изгнание, лишения, опасности — и все это без громких фраз... Мне невольно вспоминается, как мы с ней раз сидели в ложе МХАТа и смотрели «25-й год». А. М. внимательно слушала, а в антракте сказала мне: «Знаешь, это все очень интересно и красиво... Только совсем не похоже. Не так делали революцию: мы, например, никогда не произносили длинных, красивых монологов, в самые роковые минуты мы говорили что-нибудь вроде:

— Главное сейчас связаться с товарищем таким-то.

Или:

— Подремлите хоть немного, пока тихо, — ведь опять всю ночь не спать!

Она и принадлежала к тем, кто делал революцию — без красивых фраз. На ее долю выпало огромное счастье: видеть осуществление своих заветных желаний и цели всей жизни — в своей стране. Это счастье — удел немногих.