81b84ce8-b7fb-4434-ad0a-4f705ad20783

снова и снова самые болезненные моменты его никчемной жизни. Помню, как трогал кончиками пальцев

щеки, а потом лизнул соленую каплю. Я не умел плакать, а он, ничтожество, умел и имел право. Я сожрал

его душу, сожрал и еще несколько часов смаковал трапезу. Одичавший, пытающийся выжить и выгрызть

себе место под солнцем, Деус, вдруг понял, в чем его сила – в страхе, который он внушает и не только

смертным. Легче всего в этом мире продать именно страх. Страх и надежду. Испуг заставляет

подчиняться, склонять головы, падать на колени не только людей, а надежда держит в узде глупцов,

готовых верить в лучшее.

Это единственный убитый мной смертный, которого я помнил, а дальше это стало столь неважно,

как вспоминать, что ты ел год назад на завтрак.

Вот почему меня боялись даже Деусы – я был отмороженным ублюдком, который никогда не

скрывал, насколько ему нравится процесс убийства. Мой дядя понял это сразу и именно поэтому поручил

мне командование армией Континента. Кто, как не я, обожавший запах крови и смерти, мог

контролировать самый ценный ресурс нашего мира – смертных. И, внушая ужас, держать в кулаке

оппозиционеров, периодически поднимающих мятежи против императора. Империя самых сильных

существ нашего мира. Умные понимали, что править ими означает править всем Континентом.

Честолюбивые же идиоты периодически пытались свергнуть действующего императора и прибрать власть

к своим рукам. Последний всплеск неудовольствия был жестоко подавлен мною тридцать лет назад.

Виновники мятежа еще несколько месяцев украшали центральные улицы городов обезглавленными

тушами, лишенными кожного покрова, развешанными на зданиях, как транспаранты. Распространяя вонь

на несколько километров. Их семьи лишились всего и были согнаны в резервации, где подыхали с голоду

наравне со смертными.

Я, как никто другой, понимал, что уменьшение нашего основного ресурса грозит крахом моему

миру. Настанет постепенная деградация, в некоторых районах уже есть нехватка. Скоро это начнет

ощущаться более остро.

Все, что меня волновало, спустя столетия командования армией императора – это то, как

правильно распределить ресурсы нашего мира, как предотвратить мятежи, держать под контролем

торговлю живым товаром и запрещенными препаратами. Сотни веков эволюций, осознание своей

абсолютной мощи над окружающим миром, развитые технологии, высочайший уровень интеллекта...Всѐ

это становится ненужным никому атавизмом, когда перестаѐт хватать еды. Голод. Вот что на самом деле

правит миром. Он единственный способен поставить на колени любого. Целые страны и расы. Истинный

голод. Тот, что проникает в подкорку мозга, полностью меняя восприятие действительности. Тот, что

превращает разумное существо в подобие дикого зверя, следующего основному своему инстинкту. Там

где правит голод, нет места иным ценностям.

Резервации сметных, их размножение, контроль за смертностью. Так следят за

размножением скота или псарнями. Я продолжил проект отца – выведение особой породы

смертных, которых мы могли использовать в своих целях. Рабов от рождения, с различными уникальными

способностями. Когда-то он заметил, что люди обладают удивительными талантами, которыми не

наделены мы – Деусы. Несмотря на превосходство нашей расы мы не умели рисовать, петь, танцевать,

играть на музыкальных инструментах. Это было унизительное занятие для Деуса, но таланты ценились в

смертных, потому что это развлекало нас.

А что может быть более ценным в мире, где даже жизнь не стоит гроша? Возможность скрасить

однообразие. Когда в твоих руках неограниченная власть, ты подыхаешь от скуки и одиночества.

Вседозволенность взывает тоску, все приедается, теряет вкус. Женщины, еда, охота – одно и то же из

столетия в столетие. Разношѐрстные шлюхи, раздвигающие передо мной ноги или скулящие у носков

моих сапог так тошнотворно, что мне хотелось зашить им рот, чтоб заткнулись. Иногда я так и делал, а

потом долбился в их распятые тела и, глядя в обезумевшие глаза, наконец-то наслаждался

искренностью. Нет ничего вкуснее боли. Еѐ не сыграешь. Эта нота никогда не звучит фальшиво, потому

что попадает в тональность с запахом, каплями пота и судорогами агонии. А я любил чистое звучание. Я

ненавидел ложь. И боль – самая честная эмоция, как и ненависть. Она мне нравилась намного больше,

чем лицемерные стоны наслаждения. Я кончал от еѐ искреннего звучания, но чаще всего после взятия

самых высоких нот инструмент ломался и приходил в полную негодность, потому что, извлекая звуки, я

обрывал на нем струны до мяса, слышал, как они лопались одна за другой, чтобы потом замолчать –

навечно.

Отец обратил внимание на одного из смертных, который рисовал иной мир. После проведения