8том. Литературно-критические статьи, публицистика, речи, письма

Но откуда у церкви силы, которые она обращает против вас? Да от вас же самих! Это вы поддерживаете посредством конкордата ее организацию, ее единство. Это вы создаете из нее светскую власть. Это вы противопоставляете церковь республике и сталкиваете светскую власть Франции и светскую власть Рима. Это вы даете ей в руки оружие, которым она поражает вас же самих. Чего вы ждете, чтобы отнять у нее это оружие? Управляемая вами, она господствует во всех ваших управлениях. Разорвите узы, которыми вы привязываете ее к государству, разбейте формы, посредством которых вы придаете ей видимость крупного политического организма, и вы увидите, что вскоре она растворится в лучах свободы.

Выступление на митинге в защиту русского народа [698]

27 января 1905 г.

Граждане!

Я не собираюсь воскрешать перед вами те страшные сцены, которые вот уже пять дней наполняют ваши сердца возмущением, гневом и жалостью. Я не собираюсь рассказывать вам, как царь убивал людей, умиравших от голода, в нищете, и виновных перед ним лишь в том, что они, в отчаянии, обратились к нему, как к родному отцу. На их горячие мольбы, на их сыновние просьбы, на их слезы он ответил казацкими нагайками и солдатскими пулями. Эти пули пробили его собственный портрет, который нес священник Гапон. Сам того не желая, царь убил царя. Царь убил царя и царизм. Из крови, что окрасила невский лед, родятся миллионы борцов, и они отомстят за убитых. Царь убил царя и побудил народ к революции, которая уничтожит царизм. Николая Александровича больше нет, и весь мир навеки проклянет его память.

Вы — по крайней мере те, что собрались здесь, — счастливей многих своих соотечественников: когда вы думаете о петербургских мучениках, угрызения совести не примешиваются к вашей скорби. Вы не из тех, кто с наглым бесстыдством и плохо замаскированной хитростью создал чудовищный союз деспота с Республикой [699], кто скрыл под блестящей оболочкой патриотизма доходные финансовые операции и кто подбивал мелких держателей на покупку царского займа с таким яростным упорством, что мы вправе сказать, что это наша мелкая буржуазия оплатила маньчжурскую войну и бойню, учиненную в Петербурге и в Риге. Нет, вы не кричали: «Да здравствует царь!» — и не устремлялись под копыта лошадей, которые везли по нашим улицам и бульварам московского медведя и служившего ему вожаком елисейского индюка [700].

Как своевременно, граждане, раздался ваш крик возмущения, загладивший вчерашний позор! И какое облегчение для общественной совести видеть, как французские рабочие протягивают русскому пролетариату руки, никогда не аплодировавшие его убийцам!

Граждане, вот уже пять дней царское правительство избивает рабочих и сажает в тюрьмы интеллигенцию, действующую заодно с рабочими. Мы видим, что революция продолжает наступать и уже не остановится. К несчастью, ничто не предвещает того, что она будет быстрой и бескровной. Великолепное и страшное зрелище! Студенческая молодежь вместе с профессорами присоединяется к пролетариату, чтобы разделить с ним победу или смерть; встают, содрогаясь от гнева, народы-страдальцы, истекающие кровью под кнутом палача; необъятное пустынное пространство Российской империи оглашается криком, вырывающимся из груди угнетенных, могучим вздохом, идущим из глубины славянского сердца, столь нежного и столь мужественного. Царизму нанесен смертельный удар. Увы! Кто знает, сколько еще человеческих жизней растерзает он в яростной своей агонии! Поэтому с таким скорбным сочувствием, с такой мучительной тревогой приносим мы русским революционерам дань уважения и клятву верности.

Но, граждане, осудить царизм и оплакать его жертвы — это еще не все. Если русские, которые своим мужественным спокойствием, своим изумительным прямодушием, своей истинной добротой заслужили лучшие условия жизни и счастливейший жребий, все еще подчинены власти, чью тупую жестокость и опустошительную алчность ничто не в силах превзойти, — если нигде в мире нет такого гнусного правительства, как в царской России, то народам, которые считают себя свободными, и, конечно, не без оснований, как, например, французский народ, завоевавший некоторые политические свободы и даже некоторые социальные права, — всем этим народам, или почти всем, угрожает по крайней мере частичный и временный возврат угнетения и насилия, с наибольшей полнотой воплощенных в царизме. Я не хочу преувеличивать. По сравнению с царской Россией, Франция — свободна, Европа — свободна. Но отсюда еще не следует, что европейский пролетариат в какой бы то ни было степени гарантирован от вылазок варварской, безрассудной реакции. Если в России — царизм, то в Англии, в Германии, в Соединенных Штатах Америки — империализм, в Бельгии — клерикализм, в Италии — реакция, во Франции — национализм.