9-й цех

Ресницы вокруг карих Лидиных глаз вздрогнули просящее. Я потупился, не зная куда глядеть, и невольно увидел ее нежную грудь, почти обнаженную, лишь слегка прикрытую кружевной оторочкой. Я не знал, что ответить, и усмехнулся, выигрывая время. Откуда-то налетел игривый ветерок, облепил подолом загорелые Лидины ноги, обволок ее всю, откинул исподтишка предохранительное кружево – и грудь мгновенно взглянула на меня своими темными глазами, отчетливо выступившими из-под коварной ткани… Я почувствовал, как внутри что-то теплеет. Черт возьми, да когда же это кончится?! Слов не находилось, я нахмурился. Молчание затянулось, грозя перерасти в утвердительную паузу. Я вздохнул обреченно… и тут, спасая меня, к остановке подкатил автомобиль. Девятая модель «Жигулей», напоминающая зубило косо обрубленным носом. Машина Николаева.

Электрик Толя Николаев – единственный из всей смены, который приезжает в порт не на служебном автобусе и не на городском «тридцать девятом», а на собственной тачке. Он и одевается всегда по фирме, и держит себя так, будто стоит выше общего уровня. В столовке нашей, всегда смердящей прошлогодней капустой, не появляется, предпочитая портовый ресторан. Деньги для него «ноу проблем», как выражается Стеньков. У Николаева золотые руки при трезвой голове, и все свободное время он занят импортной радиотехникой. У людей она нынче имеется в изрядных количествах, а с ремонтом не так просто, отдавать кому ни попадя опасно. Поэтому имеющие своего мастера на гонорары не скупятся. Вокруг Николаева вращается круг богатых клиентов, которые без конца несут ему свои «Хитачи» и «Жи-ви-си». Я за деньгами на красный свет не ломлюсь, но, честно говоря, Николаеву завидую. Умеет человек жить!

Сверкая перламутром, машина красиво присела на тормозах. Николаев перегнулся через сиденье, распахнул дверцу:

– Лидочка, прошу!

Я знал, что он по Лиде давно неровно дышит, поэтому кивнул на прощанье и быстро отступил в сторону.

– Нет-нет, – горячо прошептала она, стиснув мою руку. – Едем вместе… Толя, открой для нас с Глебом сзади. меня тут на ходу укачивает.

Николаев молча повиновался. Я попытался хранить самостоятельность решений – но Лида что было сил дернула меня за собой, и через секунду я нашел себя уже в машине. Спрятав досаду за стеклами зеркальных очков, Николаев щелкнул клавишами на щитке, и в салоне ритмично забулькала музыка, избавляя от необходимости вести ненужный разговор. Мы молчали всю дорогу. Не доезжая парка Победы, я попросил тормознуть: тут мне оставалось до дома всего ничего.

Лида живет в центре, так что у Николаева еще есть шанс, – подумал я, облегченно выбравшись в гомон дневного проспекта.

Но она вынырнула следом, сверкнув коленками из-под завернувшегося в спешке подола.

– Ты зачем? – спросил я, когда перламутровая машина отвалила от поребрика, раздраженно мигая сигналом поворота.

– Лучше на автобусе доеду. Не хочу с ним вдвоем. Понимаешь…

Двумя руками она обдернула непослушный сарафан.

– Понимаю, – кивнул я, не вдаваясь в подробности. – Тогда пока! До послезавтра.

– А как рассвет над рекой? – напомнила она. – Может…

– Спасибо, Лид, за приглашение, но… – я собрал всю свою решимость. – Но сегодня не могу. Племянников надо везти на дачу. В другой раз как-нибудь.

И мы пошли в разные стороны.

«Сходим, как в прошлом году», – завороженно твердил я, шагая к дому. – Надо же…

* * *

«В прошлом году.»

От этих слов меня обдало стыдом. И опять пришли все те же воспоминания.

Тогда я – надо сказать, без особого сопротивления – поддался на приглашение, и мы отправились встречать рассвет над рекой. И покатилась какая-то ненужная, не для моего возраста и, наверное, не для нас с Лидой предназначенная чертовщина.

Спустился по-летнему теплый вечер, незаметно превратившись в осторожную ночь. В синем сумраке, под уже лишними фонарями плыли бесконечные улицы, скверы и набережные – заполненные мальчиками, сгорающими от предчувствия любви, и девочками, готовыми на все. Ночь одурманила нас, заставив поверить, будто и мы ничем не отличаемся от этих изнывающих подростков; ночь играла нами, как детьми – и мы играли в нее. как дети.

Ночь жалась поближе жаркой тайной девичьего тела; ночь дышала в ухо шепотом опухших нацелованных губ; ночь позволяла все и даже чуточку больше, и толкала за предел.

Вроде бы случайно предложила себя скамейка на пустынной набережной, и теплые, вздрагивающие плечи Лиды сами собою легли под мою руку. Быстро вызрела утренняя заря, и первый свет легко струился сквозь Лидин сарафан – такой же, как сегодня, только синий! – и еле заметно билась манящая тень в сладкой ложбинке на ее груди. Тень сгущалась; и словно бы несуществующая гроза наползала на нас, обволакивая свои зыбким электричеством; непонятное, томительное напряжение возникло в воздухе; оно росло, неумолимо притягивая нас друг к другу… и наконец хлестнуло молнией первого поцелуя.

И – сразу рванулся, сорвался, обрушился горячий шквал.