9 ноября (ЛП)

Молчание, которое следует за ответом Бена, словно затишье перед бурей. Я жду, что один из них нанесет первый удар, но вместо этого, отец лезет в карман и вытаскивает свой бумажник. Он бросает на стол купюры, а затем смотрит прямо на меня.

- Я может и слишком честный человек, но, если ты предпочитаешь слушать чушь, тогда этот мерзавец идеально тебе подходит, - отец выскальзывает из кабинки. - Держу пари, он понравится твоей матери, - бормочет он на прощание.

Меня коробит от этих слов и безумно хочется оскорбить его в ответ. Чем-нибудь таким грандиозным, что надолго ранит его эго. Только вот проблема в том, что никто не сможет ранить человека словами, у которого нет сердца.

Вместо того, чтобы кричать что-либо ему в след, я просто сижу в тишине.

Со своим фиктивным парнем.

Это, должно быть, самый унизительный и неловкий момент в моей жизни.

Как только я чувствую первые позывы желудка, я толкаю Бена.

- Мне надо выйти, - шепчу я. - Пожалуйста.

Бен выскальзывает из кабинки, а я опускаю голову вниз, когда встаю и прохожу мимо него. Я не осмеливаюсь оглянуться на него, когда снова направляюсь в сторону уборной. Тот факт, что он почувствовал необходимость притвориться моим парнем, уже достаточно неловкий. А потом мне еще пришлось пройти через худший спор с отцом прямо перед ним.

Если бы я была Бентоном Джеймсом Кесслером, я бы фальшиво-бросила меня прямо сейчас.

Бен

Подперев голову руками, я жду, пока Фэллон вернется с уборной.

Вообще-то, мне лучше уйти.

Однако я не хочу уходить. Я чувствую, что испортил ей день трюком, который только что выкинул с ее отцом. Как бы я не пытался все сгладить, мне не удалось вклиниться в жизнь этой девушки с осторожным изяществом лисы, я скорее ворвался с утонченностью десятитонного слона.

Почему я почувствовал потребность вмешаться? Почему я подумал, что она не способна справиться со своим отцом сама? Фэллон наверняка злится на меня сейчас, и это при том, что мы притворяемся парой всего лишь каких-то полчаса.

Именно поэтому я предпочитаю не иметь настоящих девушек. Я не могу даже притворяться, не начиная ссоры.

Но я только что заказал ей теплую порцию лосося, так что, может быть, это сможет хотя бы отчасти компенсировать все остальное?

Наконец-то она выходит из дамской комнаты. Но как только замечает меня, все еще сидящего на ее стороне кабинки, сразу замирает. Замешательство на лице Фэллон явно свидетельствует о том, что она была уверенна в моем уходе к моменту ее возвращения к столу.

Мне следовало уйти. Я должен был уйти еще полчаса назад.

Если бы, да кабы.

Я поднимаюсь, и жестом приглашаю ее присесть. Не сводя с меня подозрительного взгляда, она проскальзывает на свое место. Потянувшись до соседней кабинки, я забираю свой лэптоп, тарелку с едой и напиток. Ставлю все это на ее стол и занимаю место, на котором пару минут назад сидел ее придурок-отец.

Фэллон в недоумении смотрит на стол, наверняка раздумывая, куда же подевалась ее еда.

– Она остыла, – поясняю я. – Я попросил официанта принести тебе другую порцию.

Она переводит на меня взгляд, но голова остается неподвижной. Фэллон не выдавливает улыбку, и не говорит спасибо. Она просто… молча смотрит на меня.

Я откусываю свой бутерброд, и начинаю жевать.

Я знаю, что она не застенчивая. По тому, как она разговаривала с отцом, было понятно, что Фэллон дерзкая, поэтому я слегка смущен ее теперешним молчанием. Я проглатываю пережеванную пищу, запиваю содовой, все это время, не прерывая с ней зрительного контакта. Хотел бы я сказать, что мысленно готовлюсь к блестящему извинению, но я думал совсем не об этом. Наверно у меня однобокое мышление, которое ведет прямиком к двум вещам, о чем мне совсем не следует думать сейчас.

Ее грудь.

Точнее, груди.

Я знаю. Я жалок. Но если мы собираемся здесь сидеть и просто пялиться друг на друга, было бы неплохо, если бы она была в блузке хотя бы с небольшим вырезом на груди, вместо этой рубашки с длинным рукавом, которая оставляет абсолютно все для воображения. На улице почти 27°С. Она должна быть в чем-то менее… заставляющем думать о женском монастыре.

Парочка, сидящая через несколько столиков, поднимается и, проходит мимо нас, направляясь к выходу. Я замечаю, как Фэллон наклоняет голову в сторону, позволяя волосам упасть на лицо, словно создает защитную ширму. Думаю, Фэллон даже не осознает, что делает. Для нее это такая естественная реакция - пытаться скрыть то, что она считает своими недостатками.

Вероятно, именно поэтому она одета в рубашку с длинным рукавом. Это не позволяет каждому увидеть то, что находится под ней.

И, конечно же, эта мысль снова возвращает меня к ее грудям. Они тоже покрыты шрамами? Как много ее тела в действительности повреждено?