90-е. Шоу должно продолжаться 3

Забавно. Есть понятие фантомной боли. А у меня — фантомная усталость. Каждый раз, когда я сплю вот так, урывками, и ношусь по городу, как с подожженным хвостом, я как-то автоматически себе представляю, как бы я себя чувствовал в своем прежнем теле, которому полтос. У меня бы ныла поясница, в голове клубились мутные облака, и соображалка работала бы с перебоями. Вот и сейчас я совершенно машинально мысленно застонал, что опять предстоит бессонная или почти бессонная ночь. Вот только состояние для нытья не подходило. Чувствовал я себя вполне бодро, даже, я бы сказал, задорно. На краю мыслительного процесса даже вспомнилось, что студия Шутихина в соседнем подъезде от квартиры Евы. А значит, когда станет скучно, можно будет тихонько вместе с ней ускользнуть, и…

Классно быть молодым, вот что!

Как бы иллюстрируя свой боевой настрой, я несколько раз упруго присел, принял упор лежа, отжался десяток раз. Прыжком поднялся на ноги.

И направился на кухню, насвистывая «Шоу маст гоу он…» тихонечко.

Сестра вернулась из школы в тот момент, когда обед свой я как раз наливал себе чай. С грохотом сняла ботинки, пробурчала что-то, невнятно, но зло. Прогрохотала пятками до своей комнаты, грохнула дверью. «Видимо, не задался денек у сеструхи…» — подумал я, не отрывая глаз от книжки. Заразился маминой привычкой читать за едой. Неплохой способ разгрузить мозги и купировать свою ломку по гаджетам, которая периодически давала о себе знать. Сегодня мой обед проходил под «Таинственный остров» Жюля Верна. В детстве его до дыр зачитал. Но сейчас тоже идет с удовольствием.

В глубине квартиры скрипнула дверь, и снова раздались шаги. Теперь уже более спокойные. Крадущиеся такие.

— Привет, — хмуро сказала сестра, стоя на пороге кухни.

— Угу, — кивнул я. — Там в холодосе есть котлеты с гречкой и салат еще.

— Я не хочу, — скривилась Лариса, продолжая стоять у меня над душой.

— Чайник горячий, — добавил я. — И полкоробки птичьего молока еще осталось.

— Да не хочу я есть! — отмахнулась сестра.

— Окей, — кивнул я и оторвал взгляд от книжки. — А чего тогда хочешь?

Нда, похоже, и впрямь день не задался. Глаза и нос красные, губы сжаты и подрагивают.

— Так… — сказал я. — Давай, садись. Чаю я тебе сам налью. Протесты не принимаются. Что там у тебя случилось? Кто-то обидел?

— Слушай, Вов… — Лариса села на табуретку и зажала ладони между коленок. — У тебя было когда-нибудь, чтобы про тебя врали всякое, а ты ничего с этим сделать не мог?

— Не знаю, — я достал из сушки ларискину чашку с Матроскиным из Простоквашино. Плеснул заварки, долил кипятка из чайника. Посмотрел на сеструху еще раз. — Болтают-то за глаза.

— А если не за глаза? — сестра шмыгнула носом и всхлипнула. В уголках глаз появились слезы.

— Рассказывай давай, — я бросил в чай лимон, насыпал две ложки сахара. Она всегда так пила чай, запомнил уже. Вернулся за стол. Сел напротив, заглянул в глаза. — Что стряслось, кто болтает?

— Ну… В общем… Я сама, наверное, дура, что согласилась… — замялась Лариса.

— Еще на шаг назад, — я дотянулся до холодоса, достал оттуда прямоугольную коричневую коробку. Птичье молоко нам Джамиля притаскивала свежайшее, прямо с кондитерской фабрики. — Давай, сжуй конфетку, и рассказывай.

— Фу, желтая… — Лариса отложила надкусанную конфету. — В общем, есть один парень… Нет, не так. Ну, в смысле, парень есть, конечно, но не в нем дело. Или в нем…

Лариса замолчала и нахмурилась. Шмыгнула носом. Глубоко вдохнула, собираясь с мыслями.

— В общем, на дне рождения Светки Котвановой я танцевала с одним парнем, студентом. Мне песня понравилась, под которую мы танцевали, и я ему сказала. А потом он говорит: «Пойдем ко мне, у меня этого певца целый альбом». А я говорю: «Пошли!» Оказалось, он живет в том же подъезде. Вот мы заходим, а у него никого дома. Я говорю: «Ну давай уже, ставь музыку!» А он засмеялся и начал приставать. Я его оттолкнула и говорю: «Ты че? С дуба рухнул? Мы же не знакомы совсем!» А он, такой, сразу отстал, давай извиняться, предложил посидеть и чаю попить.

— Пока звучит неплохо, — сказал я.

— В общем, мы попили чаю, а потом он говорит: «Ты иди, а я попозже приду, мне нужно тут кое-что сделать». Ну и я ушла. Вернулась к Котвановой, там как раз торт начали резать. Ну и, тут же начались шуточки, типа, а что это вы там вдвоем делали и все такое. Ну я говорю: «Ничего, музыку слушали». А потом звонок в дверь, вернулся тот парень. Такой… ну… Лыбится, рубаха расстегнута. На шее засос.

— У него в шкафу другая девушка пряталась? — хмыкнул я.

— Ага, счас… — огрызнулась Лариска. — Он с парнями на кухню ушел, а потом все вышли и на меня стали ТАК смотреть… И шушукаться. Я сначала не поняла, что происходит, а потом меня Котванова, такая, отвела в сторону и говорит: «Знаешь, Корнеева, ты бы лучше раньше сказала, что ты шлюха, я бы тебя не приглашала даже!»

— Как, говоришь, этого парня зовут? — поинтересовался я деланно-равнодушным тоном. Правая рука сжалась в кулак.