900 дней. Блокада Ленинграда

Командиры ринулись в свои кабинеты, дрожащими руками вставляли ключи в замки огромных сейфов и, достав опечатанные красные пакеты с мобилизационными приказами, вскрывали их.

«Неожиданно, – вспоминает Бычевский, – на нас навалились груды незавершенных дел. Два инженерных полка и один понтонный полк надо было переформировать в отдельные батальоны, подготовить и отправить на усиление армейских подразделений. Пришлось прекратить бетонирование укреплений».

Но и тогда не все командиры поверили в необходимость действовать.

Майор Николай Иванов усомнился: «Может, с этим не надо спешить? Из Москвы ведь нет приказов».

Но Бычевский твердо велел исполнять свой приказ. Бросить на второй армейский рубеж весь наличный запас цемента и стали.

Иванов с минуту подумал, протер белым носовым платком очки, потом с уверенностью сказал: «Значит, действительно война. Ладно, будем воевать!»

В Главный штаб был срочно вызван и генерал Духанов; он в дальнейшем прославился как героический командир 67-й армии, одной из наиболее стойких на Ленинградском фронте. Старый кавалерист, начинавший военную карьеру еще в царской армии. В последние годы он был инспектором военных академий.

В эту ночь его разбудил телефонный звонок. Еще не успев одеться, он заметил возле дома ожидавшую его штабную машину.

Улицы были пустыми. В машине, которая мчалась по бульвару Профсоюзов мимо Адмиралтейства, он что-то ворчал насчет «идиотов, которые поднимают тревогу в мирное время».

Он вошел в кабинет и едва успокоился, как сообщили о нападении немцев. Машинально взглянув на календарь, он с удивлением обнаружил, что там новая дата. «22 июня, воскресенье», – тревожно надвигались красные буквы. И черными буквами – «Год 1941». Это его адъютант вчера, уходя из кабинета, сорвал очередной листок.

В пределах часа Духанов получил приказ: отправиться в Кингисепп, находившийся юго-западнее, в ста километрах от Ленинграда, с приказом 191-й пехотной дивизии – развернуться вдоль берега Финского залива от Кунды до Усть-Нарвы для защиты песчаного побережья от высадки немецких десантов.

Шофер ждал его у здания Главного штаба. Лучи утреннего солнца освещали широкую свежевымытую Дворцовую площадь, розовые отблески играли в окнах Зимнего дворца, резче выступали очертания сероватых скульптур. Солнечным заревом была охвачена александрийская колонна.

Духанов сел на переднее сиденье рядом с шофером. Под аркой здания Главного штаба возникла юная пара, молодой человек обнял девушку, нежно поцеловал. В утренней тишине звучал ее счастливый смех.

Скоро, думал Духанов, эту светлую радость задушит страшное слово «война!». И, повернувшись к шоферу, сказал:

«Поехали! Дорога у нас долгая».

Рано утром Духанов прибыл в штаб 191-й дивизии. Дежурный привычно откозырял: «Никаких происшествий не было».

Беседуя с командиром 191-й дивизии, Духанов не мог мысленно отделаться от слов: «Никаких происшествий не было».

Неспокойно прошла ночь в большом каменном доме в Леонтьевском переулке – узеньком проходе, ведущем от улицы Горького через старую купеческую часть Москвы к Никитским воротам. Дом № 10.

У массивной двери стоят на страже мощные колонны. С улицы незаметно, чтобы там внутри происходило что-либо необычное, между тем в эту ночь в германском посольстве не спали. Поздно вечером, после встречи с Молотовым в Кремле, посол граф Шуленбург вместе с верным другом Густавом Хильгером сели составлять последнее донесение из России.

Задача нелегкая. Уже несколько дней посольство было занято уничтожением секретных документов. Шуленбург знал: скорее всего, война вспыхнет перед рассветом, лишь внезапный, неожиданный поворот событий мог удержать Германию от войны с Россией. Тоска охватывала от этой перспективы. Хильгер тоже ощущал подавленность, даже еще острее. Родившись в Москве, в зажиточной купеческой немецкой семье, он отдал жизнь России, почти в той же мере был русским, как и немцем.

И он, и посол все сделали, чтобы предотвратить войну. Они даже рискнули предостеречь Деканозова, русского посла в Берлине, когда тот в середине мая приезжал в Москву. Дали ему понять, с той мерой откровенности, какую могли себе позволить, что Гитлер готовит нападение. Ведь это государственная измена, их расстреляют, если Гитлер когда-нибудь узнает, что они сделали. Но Деканозов, с упорством прислужника, прошедшего истинно сталинскую выучку, не хотел слушать: не может он говорить о таких вопросах, только Молотов может.

Наконец фон Шуленбург и Хильгер, крайне разочарованные, оставили свои рискованные попытки[26].

И теперь, в ночь с 21 на 22 июня, Шуленбург составлял телеграмму в Берлин, в министерство иностранных дел, в которой сообщал о странном разговоре час назад с Молотовым в Кремле. Он терпеливо информировал руководство о вызывавших почти жалость усилиях Молотова начать новые переговоры, выполнить любые требования Гитлера, когда армии Гитлера уже двигались к границе, чтобы на рассвете начать войну.