95-16

Старуха молча пожала плечами. В коридоре первого эта­жа кто-то вполголоса напевал популярную песенку.

— Когда это случилось?

— Три дня назад. Вчера его похоронили. Вы родст­венник?

Шель заколебался.

— Нет, — ответил он. — Но мы были хорошо знакомы.

— Вы не немец? — продолжала расспрашивать старуха, косясь на его костюм и чемодан.

— Я приехал из Польши.

— Вот как! И вас отпустили?

— Как видите.

Наступило неловкое молчание. Старуха явно ждала, что­бы Шель ушел.

— Вы не могли бы рассказать мне, как это произошло? Я получил от Траубе письмо… Совсем недавно… Он ждал моего приезда…

Старуха еще раз окинула Шеля испытующим взглядом и проворчала:

— Тогда лучше войдем. Заходите. Я не могу здесь боль­ше стоять, у меня молоко на плите осталось.

Шель молча прошел за ней на кухню, на редкость гряз­ную и запущенную. Воздух там был пропитан противным запахом горелой капусты. На столе громоздились горы немы­той посуды, над жирными пятнами и остатками пищи жуж­жали тучи мух, рядом с грязными тарелками валялись пу­стые консервные банки. Жирная рыжая кошка вылизывала стоявшие под раковиной кастрюли.

— Садитесь, — сказала старуха, подходя к газовой плите.

Шель осмотрелся. На всех стульях была разбросана одежда. Он поставил чемодан, снял с одного стула пару грязных башмаков и сел.

— Что вас интересует?

— Все. Видите ли, фрау…

— Гекль.

Он поклонился.

— Моя фамилия Шель. Старуха что-то буркнула в ответ.

— Я познакомился с Леоном Траубе еще во время вой­ны. Мы были вместе в концлагере Вольфсбрук. После при­хода союзников я вернулся в Польшу, а Леон остался здесь. Мы переписывались, он знал, что я должен приехать…

— Ах, вот что! — Фрау Гекль выпрямилась и, опустив глаза, сказала с деланной грустью: — Траубе повесился.

— Что-о?!

— То, что вы слышите, — повесился. На крюке от зана­вески. — Она сняла с плиты кастрюлю с молоком. — А зна­ете, в ту ночь я видела дурной сон, у меня выпадали зубы — это к несчастью! Сны никогда не врут. Утром, подметая площадку третьего этажа, я заметила, что дверь в комнату Траубе приоткрыта. Я постучалась, а когда никто не отве­тил, вошла и увидела его. Это было ужасно. Глаза выкати­лись, изо рта свесился фиолетовый язык. Боже мой! Я до конца своих дней не забуду эту картину! Потом пришла полиция… Вчера беднягу похоронили. На кладбище пришли два-три человека. Родных у него не было, мать умерла сра­зу же после войны.

Шелю показалось, что он смотрит фильм, снимая который оператор забыл навести на резкость. Смысл случившегося до него не доходил: Леон — и самоубийство? Как это понять? Вспомнились строки из письма Леона. Здесь, в этом доме, несомненно, разыгралась трагедия, а он, Шель, приехал слишком поздно…

— Я никак не ожидала, — продолжала старуха, видя, что гость молчит, — что такой тихий и воспитанный жилец может себе позволить подобное. Вы не можете представить, себе, как он меня опозорил и сколько мне все это стоило здо­ровья! Я вдова и едва свожу концы с концами, а такой слу­чай может надолго повредить моей репутации. Я понимаю, он был болен и несчастен, но ведь не обязательно сразу ве­шаться, к тому же у меня в доме.

— Траубе был болен?

— Неужели вы не знали? Он уже три года болел тубер­кулезом. Бедняга мучился ужасно! — Она вытерла глаза краем передника. — Врачи не сулили ему ничего хорошего. Но все равно это не причина, чтобы кончать с собой. Он прожил у меня пятнадцать лет и должен был пощадить мое доброе имя.

Рыжая кошка, долизав кастрюли под раковиной, подошла к Шелю и терлась у его ног. Шель машинально погладил ее. Известие о болезни Леона было еще одной неожиданностью. Конечно, неизлечимая болезнь могла толкнуть Траубе на от­чаянный шаг, но как в таком случае объяснить его письмо и то, что, зная о скором приезде Шеля…

— Леон работал?

— В последнее время нет. Раньше он служил в налого­вом отделе городской управы, потом жил на пособие по бо­лезни. Уже месяца два, как он почти совсем не выходил из комнаты. Это был тихий и вежливый жилец…

— Кто-нибудь ухаживал за ним? У него были знакомые, друзья?

— Я же вам сказала, он вел очень замкнутый образ жиз­ни, почти никуда не ходил. Его тоже мало кто посещал, кро­ме врача, герра Пола, ну и этого мерзкого пьяницы Лютце. Где они познакомились — ей-богу, не знаю. Таких, как он, нужно…

— Где он живет?

— Кто?

— Лютце?

— Живет? Да он просто шляется из кабака в кабак. — Старуха презрительно скривила губы. — Говорят, у вас в Польше с пьяницами прямо беда?

Шель пропустил этот вопрос мимо ушей.

— Но ведь должен же Лютце где-то ночевать?

— Когда он не ночует в вытрезвителе, то его можно най­ти в блиндаже за городом. Когда-то там было убежище. А по­чему вас это интересует?

— Я приехал, чтобы повидаться с Леоном. После того, что случилось, мне хочется по крайней мере побеседовать о нем с его друзьями.

Он достал пачку сигарет «Гевонт» и предложил старухе, но та отрицательно покачала головой. Шель закурил. Кошка, ис­пугавшись дыма, умчалась обратно к раковине. Кто-то бегом спускался вниз по лестнице. Фрау Гекль приоткрыла дверь.

— Guten Morgen, Негг Heinrich! [11] — воскликнула она.