99 имен Серебряного века

По поводу „Ивы“ — пятой книги стихов (1913) Владислав Ходасевич отмечал: „Ива“ писана кое-как, спустя рукава, словно все дело было в том, чтобы написать побольше. Появилась ненужная риторика, безалаберная расстановка слов, повторение самого себя, избитые, затасканные образы. Очень уж не народны эти стихи, которым так хочется быть народными. Их сочинил петербургский литератор для издательства „Шиповник“. За всеми его „Странниками“ и „Горшенями“ очень уж много чувствуется размышлений о России и мало ее подлинной жизни. Не таков Сергей Городецкий, когда писал „Ярь“, не таков он был в „Перуне“. И только начиная с „Дикой воли“ при чтении его стихов стало навертываться роковое словечко „скука“, равно убийственное и для акмеистов, и для символистов».

С 1908 года Городецкий начинает писать прозу, высказывая желание «быть одновременно прозаиком и поэтом». Однако его рассказы, повести и романы, также как и драматургические произведения, неудачны. «Талантливый поэт, но никуда не годный прозаик», — выносит приговор Борис Садовский. Всплеск ура-патриотической активности в период Первой мировой войны тоже не находит положительного отклика, общее мнение по поводу стихов Городецкого: «кровожадная барабанщина».

Из записи в дневнике Корнея Чуковского в июле 1915 года: «Видел Сергея Городецкого. Он форсированно и демонстративно патриотичен… Пишет патриотические стихи, и когда мы проходили мимо германского посольства — выразил радость, что оно разгромлено. „В деревне мобилизация — эпос!“ — восхищается. Но за всем этим какое-то уныние: денег нет ничего, а Нимфа, должно быть, не придумала, какую позу принять».

Кто такая Нимфа? Это муза («В томленье вешнем уста с устами…») и жена Городецкого: актриса Анна Козельская, на которой он женился в 1908 году и которая, судя по всему, оказывала на него сильное влияние, впрочем, об этом лучше всего осведомлены городецковеды. А я лучше приведу еще одну выдержку из дневника Корнея Чуковского от 14 февраля 1923 года:

«Городецкий! В палатах Бориса Годунова. С маленькими дверьми и толстенными стенами. Комнаты расписаны им самим — и недурно. Электр. лампы очень оригинально оклеены бумагой. Столовая темно-синего цвета, и на ней много картин. „Вот за этого Врубеля мы только что заплатили семь миллиардов“, — говорит Нимфа. Нимфа все та же. Рассказывает, как в нее был влюблен Репин, как ее обожал Блок, как в этом году за ней ухаживал Ф. Сологуб… Пришел Сергей — и показался мне гораздо талантливее, чем в последние годы. Во-первых, он показал мне свой альбом, где действительно талантливые рисунки. Во-вторых, он очень хорошо рассказывал, как спасал от курдов армянских детей — спас около трехсот. В комнате вертелся какой-то комсомолец — в шапке, нагловатый. У Нимфы на пальцах перстни — манеры аристократические — великосветский разговор. Городецкий такой же торопыга, болтун, напомнил прежние годы — милые…»

А что было до 1923 года? Отход Городецкого от акмеистов и новое «увлечение»: в 1915 году он вместе с Алексеем Ремизовым организует литературный кружок «народных писателей», куда входят Клюев, Есенин, Клычков и другие «пейзанисты», как их называл Блок. Но вскоре союз Городецкого с Есениным и Клюевым распался. Далее последовал кавказский период Городецкого — Армения, Тифлис. В Москву он возвращается в 1921 году и начинает активно служить советской власти. Первая же послереволюционная книга называлась «Серп» — «сплошной гимн советской власти», как отмечала критика. Ради нового своего служения Городецкий вел атеистическую, антицерковную пропаганду в своем творчестве. Пытался писать и для детей — «Веснушки Ванюшки» и что-то в этом роде. Написал новый текст к опере Глинки «Жизнь за царя» под названием «Иван Сусанин». Городецкий изо всех сил пытался понравиться властям, писать по канонам социалистического реализма.

Еще одна дневниковая запись Корнея Чуковского — в ночь на 12 октября 1929 года: «Не сплю. Очень взволновал меня нынешний вечер — „Вечер Сергея Городецкого“. Ведь я знаком с этим человеком 22 года, и мне больно видеть его банкротство. Он сегодня читал свою книжку „Грань“ — и каждое стихотворение пронзало меня жалостью к нему… бессильно, бесстильно и, главное, убого. Чем больше он присягает новому строю, тем дальше он от него, — тем чужее. Он нигде, неприкаянный. Стихи не зажигают. Они — хламны, непостроены, приблизительны…» И далее Чуковский приводит слова писателя Ромашова, что Городецкий — мертвец.

«Мертвец» жил еще долго. Чуковский однажды заметил: «Вообще из всего нашего поколения мы оказались самыми прочными старцами. Но сохранились у нас — только почерки». На что Городецкий ответил:

И разошлись: седой Корней
И я, седин еще не знавший, —
Вы, демон первых вешних дней,
И я, веснянок ангел падший.

«Веснянок ангел падший» прожил 83 года и все писал и писал, однако он давно утратил серебряные крылья, и поэзия его не летала…