99 имен Серебряного века

Борис Зайцев пережил почти всех своих современников по Серебряному веку. В 1971 году в Париже торжественно отпраздновали 90-летие Бориса Константиновича — «последнего лебедя Серебряного века». Он скончался через год. И успел сказать свое слово в защиту современной русской литературы, написав в 1969 году открытое письмо в поддержку Александра Солженицына. Бориса Зайцева ввел в литературный кружок московских неореалистов Леонид Андреев в 1902 году, и вот спустя десятилетия уже стоящий на сходе Зайцев подает руку Солженицыну, — прощальный привет от Серебряного века.

Борис Зайцев — прозаик, мемуарист, переводчик, — пришел в литературу из дворянской семьи и с хорошим образованием. Кумир молодого Зайцева — Чехов. Он находился и под влиянием Бунина, с которым дружил долгие годы, и Владимира Соловьева. Его первые рассказы — некий лирико-натуралистический модерн. По поводу первой книги Зайцева «Рассказы» (1906) Зинаида Гиппиус писала: «Читая Зайцева — грустишь, но ждешь… Язык простой и круглый… действительно живописный, иногда очень яркий. Так видел бы природу современный Тургенев… Тургенев без романтизма… и… без тенденции». Соединение натурализма и символизма зафиксировал у Зайцева Андрей Белый.

Интересно, что Зайцев был связан с Москвой (он жил в арбатских переулках) и с Петербургом, где он много печатался и вращался в литературной среде, в частности посещал «среды» на «Башне» Вячеслава Иванова. Нельзя не отметить связь Зайцева с Италией. «С ней впервые я встретился в 1904 году, — отмечал Зайцев в воспоминаниях „О себе“, — а потом не раз жил там (в 1907–1911) — и на всю жизнь вошла она в меня: природой, искусством, голубым своим обликом. Я ее принял как чистое откровение красоты».

Увлечение Италией сблизило Зайцева с Павлом Муратовым, который свое исследование «Образы Италии» посвятил Зайцеву.

Благодаря Италии Борис Зайцев полюбил Данте, в 1922 году вышла его работа «Данте и его поэма». Георгий Чулков, современник Зайцева, подметил интерес Зайцева к «высокому» в мировой культуре: «Мне нравилось в Зайцеве то, что он постоянно искал каких-то больших встреч — то с Гете, то с Данте, то с Италией раннего Возрождения… Сердце у него лирное…»

«Лирное сердце» — прекрасный образ; а вот какую характеристику Бориса Зайцева оставил Андрей Белый: «…образец доброты, простоты, честности, скромности, благородства.

Иногда кажется мне, что просто „святой человек“; иконописный лик его вполне выражает душевную сущность…»

Ну, а в смысле творчества? «Поэтом космической жизни», который «сливает людей с природой», назвал Зайцева критик Аркадий Горнфельд. И, конечно, нельзя не процитировать «Силуэты русских писателей». В них Юлий Айхенвальд так писал:

«На горизонте русской литературы тихо горит чистая звезда Бориса Зайцева. У нее есть свой особый, с другими не сливающийся свет, и от нее идет много благородных утешений. Зайцев нежен и хрупок, но в то же время не сходит с реалистической почвы, ни о чем не стесняется говорить, все называет по имени; он часто приникает к земле… Это удивительное сочетание натурализма и поэтичности…»

Россия, Москва, Арбат, лес с брусникой и черникой и все прочее, по Айхенвальду, «колеблются у Зайцева в дымке ненавязчивой меланхолии».

В 1909 году вышла вторая книга рассказов Зайцева, в 1911 году — третья, выходит роман «Дальний край», повесть «Голубая звезда». В 1916–1919 годах публикуются «Сочинения» Зайцева в семи томах. Появляется даже пьеса «Усадьба Ланиных», от которой Зайцев тут же открещивается: «Да я и никакой не драматург. Это меня Чехов сбил. Правда, к удивлению моему, эта „Усадьба“ шла с большим успехом у Корша… Все равно, театр не мое дело».

Постепенно в своем творчестве Борис Зайцев отходит от импрессионизма (некая дань моде Серебряного века) и окончательно переходит в лагерь реализма.

Война и революция застали Зайцева в имении отца в Притыкино, на Оке в Тульской губернии. Оттуда он пишет открытое письмо к Луначарскому, в котором заявляет протест против удушения свободы слова и заявляет о своем неприятии большевизма. Но тем не менее новую власть пришлось принять. В 1922 году по возвращении в Москву его избирают председателем Московского отделения Всероссийского союза писателей. Зайцев работает в кооперативной лавке писателей и участвует в работе в «Studio Italiano» (есть рассуждения о Боттичелли, но уже нет никакого «кьянти»). О том тяжелом времени вспоминает Зайцев в своих мемуарах «Москва 20–21 гг.»:

«…Одна беда надвигалась на нас внушительно: голод. Гершензон разузнал, что у Московского совета есть двести пудов муки, с неба свалившихся. В его извилистом мозгу вдруг возникла практическая мысль: съесть эту муку, т. е. не в одиночку, а пусть русская литература ее съест. Наше правление одобрило ее. И вот я снова в Никольском переулке, снова папиросы, валенки, пальто с барашковым воротником, несвязная речь, несвязный ход гершензоновских ног по зимним улицам Москвы…»

Визит к «хозяину» Москвы Льву Каменеву (Зайцев был с ним знаком еще до революции) — и победа: «мука попала к голодающим писателям».