990 000 евро

Из распахнутого окна номера обдало жарким воздухом, и я ухмыльнулся:

– Сударыня, позвольте мне снять пиджак?

Николь задумчиво кивнула, наблюдая, как я вешаю шелковый пиджак на спинку стула.

– А мне вот всему этому на ходу пришлось учиться, – все так же задумчиво сообщила она. – У нас в Саратове галантными считались пацаны, которые семечки в кулек сплевывали, а не на туфли подруги.

– Так ты из Саратова?! – не удержавшись, прыснул я.

– Только приятелю своему не говори.

Она вздохнула.

– Знаешь, в Москве очень легко разоблачают подделки. Есть с чем сравнивать. Ты стараешься, учишь слова, копируешь манеры, думаешь, все получилось. А потом какой-нибудь краснорожий Марк говорит тебе прямо за столом, где еще человек тридцать собралось: не тянешь ты на леди, дорогая. Как была саратовской шлюхой, так ею и осталась. А все вокруг только мило улыбаются, будто ничего не слышали, зато потом полгода будут это обсасывать. И обязательно какая-нибудь сволочь сольет в «Столичный сплетник», где тебя исследуют послойно и вынесут вердикт: саратовской шлюхой была, шлюхой и осталась.

Я попробовал ее приободрить:

– Да ладно, сами-то они кто такие? Откуда вынырнули?

Николь покачала кудряшками:

– Нет-нет, ты не понимаешь. У настоящей леди должно быть три диплома – ее собственный, ее мамы и ее бабушки. А у меня что?

– А что у тебя? – заинтересовался я.

Она обреченно махнула рукой и взялась за свой кофе. Она сидела очень прямо, под стать воротничку на своей блузке, изящно подложив левую руку под невесомый подбородок и отпивая кофе мелкими, беззвучными глотками. Мне показалось, что она преувеличивает свое классовое несоответствие столичной тусовке. Да и было бы чему соответствовать…

В гостиную вошел Ганс, как спал, в трусах и майке. Рыжая щетина у него на голове сливалась с заросшими той же рыжей порослью щеками, и еще рыжие кусты топорщились из-под лямок мятой майки.

Ганс демонстративно сунул веснушчатый нос в наши чашки, поднял крышку кофейника и с недоумением и даже обидой спросил:

– Только кофе? А пожрать не заказывали?

– Доброе утро, молодой человек, – строго сказала ему Николь.

Ганс почесал мятое пузо и подошел к распахнутому окну:

– Какое же оно доброе? – не согласился он, перегибаясь вниз.

Впрочем, внизу ничего интересного не обнаружилось, и Ганс, плюнув, вернулся к столу.

Я налил ему кофе, и Ганс с любопытством заглянул в свою чашку.

– Ты мне, типа, кофе, что ли, с утра пить предлагаешь? – то ли возмутился, то ли изумился он.

– А что еще, по-твоему, пьют по утрам финансовые магнаты? – мягко упрекнул я его.

Ганс недоверчиво сощурился на меня, потом медленно отхлебнул свой кофе и прислушался к ощущениям.

– Душа пива просит, – резюмировал он, отставляя чашку.

Потом он опять подошел к окну – чем-то манило оно его невероятно.

– Михась, сто рублей есть?

Я порылся в карманах пиджака – там нашлось несколько тысячных купюр и больше ничего, если не считать чего-то тяжелого во внутреннем кармане.

– Возьми штуку, – предложил я.

Ганс забрал деньги и вернулся в спальню, одеться. Он уже выходил в коридор в своем немнущемся шелковом костюме и припорошенных какой-то белесой дрянью лакированных туфлях, когда Николь вдруг встрепенулась:

– Ты куда собрался? Вместе на завтрак пойдем, я скажу, куда.

Ганс покачал головой:

– Опять ваших омаров жрать? Не хочу. Задолбали! Хочу шавермы с пивом. Вон там, через дорогу, ларек стоит. Я быстро. – Он показал на окно и шагнул в коридор, но Николь подскочила к дверям и закрыла проем собой.

– Стой, тебе говорят!

Ганс не стал с ней спорить, а метнулся к окну и проделал свой старый трюк – перевалил свою тушу через подоконник и плюхнулся на газон под нами.

– Скоро буду, братва! – обнадежил снизу он, тяжело шлепая по мягкой земле.

Мы с Николь встали рядом у окна и смотрели, как Ганс пересек газон, а потом топает через проспект к вожделенному ларьку.

У ларька стояла небольшая очередь, и Ганс принялся о чем-то оживленно болтать с постоянными клиентами – наверное, о преимуществах двойной шавермы перед одинарной. Поэтому он не заметил, как к ларьку подъехал «козелок» военной комендатуры и оттуда вышли трое солдат и офицер.

Я хотел было заорать, но было поздно – Ганс влип совершенно классически. Он обернулся на шум, увидел солдат и чисто рефлекторно бросился бежать.

Разумеется, патруль в полном составе бросился за ним.

Мы с Николь не отрываясь смотрели на завораживающее зрелище – как хорошо одетый господин с зажатой в руках тысячной купюрой удирает от молоденьких солдат, подгоняемых зычным матом офицера.

Ганс совершил еще одну ошибку, побежав не к гостинице, где хотя бы можно было бы затеряться, а в ближайшую открытую дверь. Это оказалось помещение небольшой парикмахерской, где Ганса и взяли, скрутив руки за спиной какими-то полотенцами.

Ганса подвели к «козелку» и принялись запихивать упирающегося детину на пассажирское сиденье. Ганс ни разу не бросил взгляда на окно, хотя наверняка знал, что мы смотрим, – решил, значит, героически не выдавать друзей.

Тем временем офицер достал рацию и принялся что-то неслышно бубнить туда.