999-й штрафбат. Смертники восточного фронта

И дело не в том, что ему не хватало этой уверенности, он просто не любил выставлять ее напоказ в разговоре с офицерами или солдатами. Ситуация была жестокая, и потому излишняя уверенность внушала сомнения, а уж слова о ней тем более. По своей природе он был оптимист, однако этот оптимизм не имел никакого отношения к войне, как и к его взглядам на положение вещей в мире. Это было нечто такое, с чем он родился, или же приобрел в юношеские годы, под влиянием одному богу известно чего, еще будучи юношей. Возможно, то было следствием нежной любви и заботы со стороны матери и отца, хотя и это не более чем предположение, потому что как можно достоверно рассуждать о том, что было более полувека назад. Генерал может быть оптимистом в том смысле, что привык отдавать безоговорочные распоряжения, но есть и другой оптимизм, когда человек уверен в том, что делает, и никто не способен поколебать эту его уверенность. В Шерере была малая толика первого и изрядная доля второго. Однако в целом его оптимизм проистекал из «светлого взгляда на мир», как то принято говорить, который непонятно, по каким причинам, свойствен тем или иным людям, независимо от времени и обстоятельств.

На протяжении всех ста пяти дней у Холма Шерep буквально лучился этим простым, естественным, как дыхание, оптимизмом. Скольких он поддержал, скольких успокоил, в скольких развеял страхи, причем многие даже не заметили, как это произошло. Как будто весь ход тогдашних событий, месяц за месяцем лютых морозов, был чем–то простым и обыденным и непременно должен был привести к чему–то светлому и хорошему — по крайней мере, для тех, кому посчастливится выжить. У Холма были те, кто работал бок о бок с Шерером день и ночь, и они наверняка считали его человеком наивным: ведь в таких безнадежных обстоятельствах, как эти, только наивный человек будет постоянно храбриться. Были и те, кому в большей степени импонировал скептицизм Мабриуса, второго после Шерера в командной вертикали. У этого коренастого полковника опыт пребывания на передовой по сравнению с Шерером был гораздо богаче. Нет, Мабриус не страдал пораженчеством: просто он видел вещи такими, какими они были, и при Холме многие шли в бой с куда большим воодушевлением под его суровым, неулыбчивым взглядом. Да и как еще можно было смотреть на мир в той ситуации? Потому что в таких обстоятельствах, и даже в лучших, наивный, оптимистичный взгляд на мир становится невыносим.

Но дело в том, что и Шерер тоже видел вещи такими, какие они есть. И его светлый взгляд на мир был здесь ни при чем. Он не мешал ему видеть вещи в их истинном свете. И те солдаты, что черпали в его негромком оптимизме душевные силы и спокойствие, отнюдь не считали себя обманутыми, не видели в светлом настрое своего наивного командира ни предательства, ни лжи.

И этот оптимизм сделал свое дело, хотя теперь все было в прошлом: они выстояли у Холма. И даже те, кого терзали сомнения относительно обоснованности оптимизма их командующего, оглядываясь назад, были вынуждены признать: они обязаны Шереру гораздо больше, нежели понимали это тогда, в те суровые дни.

Но с тех пор минуло несколько месяцев. Впрочем, с тем же успехом это могло быть и год, и два, и даже все пять.

Бойцы 251–го и 257–го полков, которые из последних сил удерживали Чернозем (равно как и бойцы 277–го, удерживающие из последних сил Великие Луки), в последние месяцы не имели возможности обзавестись тем или иным мнением относительно Шерера. Три этих полка были разбросаны вдоль растянутой почти на пять километров линии фронта и не имели возможности лично познакомиться с командующим, равно как и он сам — побывать у них. Солдатам оставалось лишь уповать на кое–какие общеизвестные факты, равно как на обнадеживающие выводы, какие делались из этих фактов. Например, им было известно, что благодаря Шереру вверенные ему части сумели продержаться у Холма, из чего напрашивался вывод, что здесь, у Чернозема или Великих Лук, ему удастся сделать то же самое.

Увы, вместе с тем они прекрасно понимали, что лишь тешат себя призрачными надеждами, за которыми ничего не стоит. У Чернозема ситуация была хуже некуда, что понимал и сам Шерер. Всякий раз, посещая тамошние слабые позиции, он разговаривал с уставшими до смерти солдатами, пытавшимися удержать в своих ослабевших руках эту точку посреди снежной пустыни.