999-й штрафбат. Смертники восточного фронта

— С какой стати мне их жалеть? — Гауптман, чуть склонив голову, продолжил: — Всех до одного осудили справедливо.

Фриц Обермайер затушил только что прикуренную сигарету в пепельнице.

— Вы видели мою роту, герр гауптман, — сказал он. — Сто пятьдесят три пригнанных сюда и загнанных полутрупа, которых сейчас обрабатывает наш обер–фельдфебель Крюль за то, что они, видите ли, на целых семь минут опоздали. Справедливо осужденные! Взять хотя бы того, тщедушного, в первом ряду, видите? Так вот, это подполковник Ремберг, кавалер Рыцарского креста, он одним из первых дошел до Москвы. И вот на одном из оперативных совещаний он возьми да и скажи: мол, мы пропадем в этих бескрайних российских просторах, если вовремя не уберемся, то истечем кровью. И сказал — остановитесь, пока не поздно, иначе нас ждет катастрофа. Теперь он здесь. Потому что сказал им, дескать, все, точка, я не мясник, поэтому участвовать в этом не желаю. В Ставке были очень недовольны. И вот теперь он здесь песочек лопатит.

— Ну, раз не хотел быть мясником, пусть в таком случае песочек лопатит, — невозмутимо заявил гауптман. — В конце концов, лучше все же песок перекидывать, чем угодить в покойники. Или вы придерживаетесь иного мнения, обер–лейтенант?

Но обер–лейтенант, казалось, не слышал своего непосредственного начальника.

— Или вон тот тощий, как скелет, с лысиной во всю голову и в очках. Вон он как раз идет через двор, видите?

— А это кто такой? — осведомился гауптман. — Профессор д–р Эвальд Путкамер. Майор запаса. Он сказал, что, дескать, коричневая рубашка — парадная форма нового образца для кладбищенских могильщиков.

— Недурно, — ухмыльнулся гауптман.

— И здесь полным–полно людей схожей судьбы. Впрочем, что я вам объясняю — вы и сами не хуже меня знаете.

— И уголовников тоже, разве не так?

— Да, и уголовников.

— А к чему вы мне все это излагаете? — не понял гауптман.

— К тому, что не к лицу офицеру германской армии брать на себя роль тюремного надзирателя.

Гауптман Барт улыбнулся. Усевшись в единственное кресло, он выпустил струю сигаретного дыма к низкому потолку барака. Со стороны плаца даже через закрытое окно доносился крик обер–фельдфебеля Крюля — подходило время раздачи пищи.

— Как все мерзко, — произнес Обермайер.

— Да бросьте вы, — примирительно ответил гауптман. — Война вообще мерзкая штука. Да и мир не лучше — кому мы, солдаты, нужны, когда войны заканчиваются? Вам следует быть равнодушнее ко всему, не принимать все так близко к сердцу. Вот тогда у вас еще остается шанс не сбрендить. Советую не забивать голову тем, что кто–то из них кавалер Рыцарского креста, а кто–то — светило науки, что их наш обер–фельдфебель Крюль гоняет почем зря, что вид у них — как это вы выразились? — как у пригнанных и загнанных полутрупов?

Обер–лейтенант молча кивнул.

Гауптман Барт, тяжело поднявшись, зевнул, не удосужившись прикрыть рот, потянулся и оправил чуть съехавший набок кожаный ремень. Потом поглядел на часики на запястье и снова сладко зевнул. Золотые часы крепились на изящной белоснежной накрахмаленной льняной ленточке, поговаривали, что Барт ежедневно менял ее, чтобы постоянно оставалась белоснежной. Вполне могло быть, что все так и было, хотя, откровенно говоря, не очень–то вязалось с верзилой Бартом. Скорее уж это подошло бы командиру 1–й роты и дамскому угоднику обер–лейтенанту Вернеру. Барт, взглянув на своего подчиненного, вдруг увидел, как тот застыл перед ним по стойке «смирно».

— Прошу вас, герр гауптман, ходатайствовать перед вышестоящим командованием о переводе меня в действующую часть на фронт!

— Ах вот, значит, как? — насмешливо произнес в ответ гауптман. — Глядите–ка, оказывается, среди нас есть и герои! Ничего, сейчас убедитесь, что все ваши заявления в духе древнегерманских эпосов, как говорится, излишни.

Гауптман не торопясь залез в карман, достал оттуда напечатанный на машинке приказ и положил его на стол к другим документам.

— Вашей роте, 2–й роте 999–го батальона, в ближайшие дни предстоит переброска в Россию.

— В Россию?

— Именно. А за ней с интервалом в два дня последуют и остальные роты. Я прибуду вместе с последней, то есть с 1–й ротой. Удовлетворены?

— Никак нет, герр гауптман.

— А что же вас не устраивает, черт вас возьми?

— Статус подразделения. Обращаясь к вам с просьбой перевести меня на фронт, я имел в виду службу в обычном подразделении. Что я стану делать с ними там, в России? С этими ходячими трупами? Уж не с ними ли нам выигрывать войну?

— Выигрывать войну? Обермайер, вы неразумный мальчуган! — натянуто улыбнулся Барт. — Ладно, подойдем к этому по–другому: вам будет поставлена совершенно потрясающая задача. И тут уж вы докажете всем свою готовность к самопожертвованию. Приказ этот к такому и такому–то сроку должен быть выполнен. В противном случае — трибунал.

— В чем же заключается эта ваша потрясающая задача?

— Придет время, и вы все узнаете, — ответил Барт и, подойдя к окну, посмотрел наружу.

На плацу Крюль гонял кого–то из солдат туда–сюда, заставляя его петлять как зайца.