— Ты... они...— И тут я понял, понял все. Она увидела это по моему лицу и улыбнулась. Красивой улыбкой, великолепной улыбкой, улыбкой на века— Ты, и Вав, и Гимел — это все одно, да?
Она кивнула:
— Просто разные ипостаси.
Я только стоял, таращась, не в силах двинуться.
— Тогда пойдем,— шепнула она.— Время изгонять зверя.
— Я не хочу расставаться с тобой,— сказал я.
— Если действительно не хочешь,— ответила она,— то и не расстанешься.
— Но я должен знать... ты тоже этого хочешь?
— Это то, чего я хотела всегда.— Она снова улыбнулась той же блаженной улыбкой.— Но ведь ты это уже знал, правда?
— Да.— Я едва мог говорить, так у меня перехватило горло.— Кажется, я всегда это знал. — Я протянул руку.— Пойдем. Я буду тебя защищать, и никогда тебя не оставлю. Больше никогда.
Она поглядела на меня печально, но взяла мою руку, и я крепко ее стиснул. Мы вместе вышли в гостиную. В кабинете я щелкнул выключателем, но люстра не зажглась.
— Некоторые недостатки этого дома,— сказала она. — Электричество здесь ненадежно.
Я нашел подходящий кусок жерди в куче рядом с камином, обернул его конец газетами и сунул в камин. Когда он разгорелся, мы поднялись наверх. Я держал факел впереди, освещая дорогу.
Мы прошли по коридору. Я снова открывал двери во все темные комнаты. На этот раз факел освещал темноту, и, кажется, я не был удивлен, увидев на стенах картины Вав. В конце концов я добрался до выставки живописи. И в удивлении переходил из комнаты в комнату.
Каждая картина была ясна, как лед, и они пронзали мне сердце с мучительной остротой.
— Это сцены моего детства,— сказал я, рассматривая картины.— Вот леса, где мы с папой охотились, вот поле, где мы с Германом играли в салки и догонялки; вот дорога, ведущая к нашему дому, а здесь...— Я повернулся к моей спутнице: — Здесь я тебя ударил.— Я дотронулся до ее щеки ладонью.— Лили, ты сможешь простить меня когда-нибудь?
— Я здесь,— ответила моя сестра.— Я привела сюда тебя силой своего разума. Понимаешь, другой силы у меня нет. Вся энергия, которая могла бы пойти на разговор и ходьбу, на теннис и секс и... и на все, что остальные воспринимают как должное, вся она ушла в разум Больше ей некуда было деться.
— Но почему ты так долго ждала?
— Эта реальность, которую я построила сама, требует колоссального количества энергии — а привести сюда тебя потребовало сверхчеловеческого взрыва. Я знала, что могу сделать это только один раз, и очень ненадолго. И потому я ждала почти до конца.— Она улыбнулась и коснулась моей щеки.— Мама была права, ты это знаешь. Она видела суть. Я любила тебя больше всех других.
— Но я был так с тобой жесток!
Она показала на дальний конец последней комнаты выставки.
— Regarde cа[30]
,— сказала она теплым голосом Вав.Я отошел от нее в тот конец комнаты. Там был кирпичный камин, почерневший от сажи, а над ним — резная дубовая каминная доска. На ней стояла старая потрепанная черно-белая фотография, вылинявшая от времени. Я вгляделся. Это был я в детстве. Наверное, солнце светило мне в глаза, потому что я щурился. На моем лице было выражение, которое я хорошо знал и которому не придавал значения. Вначале я подумал, что именно на это просит меня посмотреть Лили, но потом услышал какое-то движение. Посмотрел вниз, но ничего не увидел. Выставив факел дальше перед собой, я увидел темную фигуру, прижавшуюся к почерневшему кирпичу камина. «Господи боже,— подумал я,— это же зверь!» Инстинктивно я выставил нож, но зверь больше не казался мне угрозой. Лицо, когда он его поднял, уже не было таким мерзким. На самом деле оно казалось знакомым, как тот переулок в Париже, по которому вела меня Вав, как поляна в Чарнвудском лесу, где я остановился с Гимел. Я оглянулся на старую фотографию меня самого, потом снова посмотрел на зверя. Во мне больше не было ни страха, ни отвращения. Я протянул руку, и тьма от него взбежала по моей руке, суть его превратилась в чернила, и они впитались мне в кожу. И в тот же момент он исчез с легким хлопком. Пораженный, я повернулся к Лили.
— Этот зверь — это был я? — спросил я, хотя ответ ее мне был на самом деле не нужен.— По крайней мере он — моя часть.
— Та часть, против которой ты должен был восстать,— ответила она.— Я тебе говорила, что его нельзя убить — если не убить себя. Но ты нашел способ его победить.— Она подошла ко мне.— Понимание и прощение, Билли.— Она положила руку мне на предплечье.— Если ты можешь смотреть на меня, если ты можешь теперь меня любить, то ты наверняка сможешь простить себя.
— Но ты вызывала во мне ужас.
Она прижала мне руку к губам, и я почувствовал, что дрожу.
— И все равно ты кормил меня, когда должен был. Ты держал меня и укачивал, даже когда я облевывала тебя с головы до ног. Герман ко мне близко не подходил Он брезговал мной, как и папа.
— Но в тот день — я же тебя ударил!
— Да, и я любила тебя за это еще больше.
— Как? Я не понял...
— Все просто. Билли. Я тебя расцарапала до крови.
— Но ты же не могла ничего сделать. Ты же психанула...
Жаркая волна стыда не дала мне закончить.