99942 (СИ)

Дойдя до лифтов, он заметил туалет, с усилием толкнул неподатливую дверь и заскочил внутрь. Дверь не хлопнула, как Максим ожидал. Доводчик? Он обернулся и увидел человека. Большой вытянутый нос показался знакомым, Максим постарался вспомнить, где видел этот почти карикатурный шнобель, но в этот момент раздался хлопок – дверь? но как? мужчина продолжал держать её левой рукой, а правой… – и мир вдруг начал меняться.

Куда-то делись все звуки, их точно вымело, а с ними пропала взаимосвязь и последовательность событий. Носатый незнакомец куда-то исчез, Максим шагнул в коридор, но вместо лифтов увидел перила и ступеньки.

– Пидарасы! Пидарасы! – вспарывая тишину, прокатилось по лестнице.

Он посмотрел вверх. Вниз. Никого. Вышел на улицу и остановился возле клумбы. Его окружил вялый, бесшумный мир. Монополию анютиных глазок на землю бессовестно оспаривал разный сор. Подобное нахальство Максим легко прощал лишь ромашкам. Он сорвал одну и повертел между пальцами, глядя на бело-жёлтые цветы и перистые листья. Посмотрел назад на знакомые стены, красную табличку с надписью "Следственное управление Следственного комитета по Западному административному…"

На крыльцо вышла девочка, та самая, которой утром мама закрывала уши на лестничной клетке, когда оплёванный опер Коньков вёл "гепатитного". Розовая косынка почти сползла на глаза, но ребёнка это не смущало – девочка внимательно взглянула на Максима. Словно на свидетеля во время опроса. В детских глазах было что-то от взгляда Ани, когда она смотрела на него, будто бы упрекая, злясь, но уже простив. Сравнения… Не на это ли обречены все брошенные или безответно-любящие? Искать в мире – в людях, растениях, погоде – знакомые черты? Додумывать их…

Поддавшись порыву, Максим протянул ребёнку ромашку, показав пример:

– Любит. – Он оторвал светлый лепесток. – Не любит. – Ещё один.

Девочка взяла цветок.

– Любит, любит, любит… – белые "язычки" спланировали на плитку.

– Нет… – хотел было поправить Максим, но запнулся. Вариант девочки ему нравился.

В конце концов, почему любой выбор должен иметь хороший и плохой вариант? Это вечные стороны одной медали… Почему не два добрых, чистых, радостных?

– Соня, Со… – На крыльце появилась мама девочки. – Ты зачем убежала?

– Любит, – последний лепесток упал к красным сандалиям.

Максим как-то виновато улыбнулся женщине – не то из-за сцены на лестнице, не то из-за общипанной ромашки, от которой осталась лишь жёлтая корзинка. Он встал, провожая женщину с ребёнком взглядом.

Он увидел, как за ними скатывается в рулон, будто ковровая дорожка, дорога, обнажая белую пустоту, в которой тонули зелёные прутья ограды. Как дома вокруг, большие и маленькие, далёкие и близкие, складываются и исчезают в расползающейся белизне.

"Всё сложилось и сломалось, заодно", – подсказало гаснущее сознание.

Одна из последних мыслей: "Этого дня не было". С того самого момента, как он вышел за двери родного управления, ничего не было. Ни заправки с женщиной в красном, ни её "Феррари", ни пробки со злыми ухмылками, ни вульгарной дежурной, ни высокомерного Казанцева, из-за которого его чуть не убили… Убили? Девушка с припухлой нижней губой… Мужик в туалете… "Первый в небо, ниже тучи"…

Максим поднял голову, небо таяло, на глазах перетекая из голубого в молочное ничто. Горизонт ускользал, исчезая на пустынном меловом фоне, заполнившем всё обозримое пространство.

"…видел небо, значит, был уже в раю…"

Белизна сделалась ярче, набухла светом, стала разрастаться, как перекачанный мяч, и лопнула.

ШИВА

Сны внутри снов. Они всегда самые странные.

Клайв Баркер, "Таинство"

1

Любит, не любит.

Слышит, не слышит.

Умрёт, не умрёт.

***

– Он видит сны? – спрашивает женщина у доктора, обход которого совпал с её посещением сына.

За окном висят тяжёлые облака с почерневшими брюхами, всё в палате пахнет медикаментами, даже щёки и волосы сидящей у кровати женщины. Лекарственный дух цепляется за людей и предметы, но как-то робко и тихо, словно стыдясь полноты своей власти.

С момента стрельбы в "Склифе" прошло не больше недели, изувеченное тело заживляло раны, почти дивным образом приходя в норму, словно расплющенная о стену игрушка-мялка, ме-е-едленно принимающая первоначальный вид. Правда, в норму неподвижную и обманчивую – Максим по-прежнему находился в глубокой коме.

Спал.

Дрейфовал в сновидениях.

Хотелось верить… хотя бы в это. В тёплое течение сознания под ледяной маской лица, не реагирующего на звуки и прикосновения.

Питательные вещества и препараты для восстановления активности мозга доставлялись запасным маршрутом – внутривенные посылки организму. Оплаченная сиделка раз в четыре часа переворачивала Максима, чтобы не появлялись пролежни и застои в лёгких. Обрабатывала и увлажняла полости рта и носа. Подмывала и вытирала, измеряла пульс и температуру. Проводила процедуры и контролировала регулярность естественных потребностей, с которыми справлялись катетеры и отводы. Делала за Максима всю работу, пока он был занят… чем?

"Где ты, сынок? Что делаешь?"