А.

Емельян, естественно, не собирался вызывать дядю на дуэль, но он понимал, что в сложившейся ситуации имеет полное право прийти к обидчику и высказать свое мнение о случившемся. Более того, он считал, что просто обязан это сделать. Емельян был переполнен эмоциями, и уже видел, как он в сердцах говорит дяде: «Не нужны мне твои подачки! Забирай назад свою студию и квартиру, подавись ими! Как можно было так поступить, у собственного племянника увести жену! Да ты свинья, Арнольд!»

«Разлучник! Он никогда не будет счастлив», – думал художник, хотя в глубине души он чувствовал, что он сам уже давно не любит Ксюшу. Их связывала дружба и привычка, но никак не любовь. Ему бы не было так больно и обидно, если бы они расстались сами, без помощи Арнольда, но теперь Емеля чувствовал себя обманутым и униженным.

В тот же вечер после разговора с Ксенией художник вбежал в двери «Нефтьпрома». Когда его пропуск сработал на входе в здание, Емельян со злорадным удовольствием подумал, что его хотя бы не уволили, не выкинули на улицу в ту же минуту. Он, не замечая ничего вокруг, со всех ног помчался к лифту, поднялся на тринадцатый этаж и влетел в приемную Абаджваклии. Емельян опасался, что, может быть, в этот поздний час он уже не застанет дядю на рабочем месте, и ему придется копить в себе невысказанный гнев до завтрашнего утра. Однако Арнольд все еще был у себя. Арнольд знал, когда племянник возвращается из командировки, и ждал, что Емельян придет. Нельзя сказать, что нефтяник испытывал угрызения совести – он был уверен, что они с Ксенией поступили правильно, ведь если любишь, надо отбрасывать прочь любые условности и спешить, чтобы как можно больше драгоценных минут провести вместе с любимым человеком. С другой стороны, ему было неловко перед племянником. Одно дело обманывать умных, равных тебе людей, совсем другое – вот такого безобидного дурачка, который уже успел ко всему прочему к тебе так привязаться. И к которому привязался сам Арнольд. Более того, Абаджваклия прекрасно понимал, что если бы не художник, то вряд ли бы он когда-либо познакомился с Ксюшей. В глубине души олигарх чувствовал себя почти обязанным племяннику.

Емельян спросил у секретарши, у себя ли Арнольд, и, получив положительный ответ, не спрашивая разрешения, решительно устремился к двери кабинета. Возмущенная наглостью молодого человека секретарша поднялась было со своего места и сердито спросила:

– Вас вызывали?

– Вызывали, – огрызнулся Емельян и вошел в кабинет. Только тогда он подумал, что Арнольд мог быть не один, у него могло быть совещание или гость, и каким бы дураком себя выставил вошедший, если бы вот так внезапно влетел в кабинет без стука, весь растрепанный и взволнованный. Но ему повезло, глава холдинга сидел один за письменным столом и с едва заметной ухмылкой выглянул из-за большого экрана компьютера, посмотрев на вошедшего.

– Здравствуй, Емельян, – не дожидаясь его слов начал Арнольд, – я знал, что ты придешь, я тебя ждал.

– А я вот не ждал, что ты окажешься такой сволочью! Разыскал меня, приласкал и – на тебе, удар под дых, нож в спину, как ты мог так поступить со мной, Арнольд? Нечего сказать, поступок, достойный глубоко верующего христианина. Арнольд, да сколько бы ты ни реставрировал церквей, тебе все равно гореть в аду, так и знай, – выкрикнул Емельян.

Нефтяник спокойно посмотрел на рассерженного гостя. Емельян растерянно уселся на диван, но тут же снова вскочил, он все еще не чувствовал удовлетворения, ему хотелось сказать что-нибудь такое, чтобы побольнее задеть Арнольда.

– Арнольд, ты же сам мне рассказывал, тогда в баре, когда пьяный был, как важно для тебя слово божье, что ты человек верующий, который нарушил все десять заповедей и теперь замаливает свои грехи. Мне кажется, что ты ни на шаг не приблизился к раю, Абаджваклия, так и знай, ты подлец и богохульник после того, что ты сделал.

Емельян ожидал и даже надеялся, что Арнольд станет оправдываться, защищаться или даже скажет ему какую-то гадость в ответ, уволит, кинет в него тяжелой пепельницей. Но Арнольд сидел, не шелохнувшись, и даже прикрыл глаза.

– Арнольд, ты слышишь меня или нет? – почти крикнул Щукин, пытаясь хоть как-то привлечь внимание этого надменного человека.

– Емельян, сядь рядом со мной, – сказал Арнольд спокойным, но очень твердым тоном.

– И не подумаю! – огрызнулся тот.

– Дорогой мой, пожалуйста, сделай то, о чем я прошу.

Щукин стоял в замешательстве, но затем все-таки взял стул, подумал было ударить ножкой стула по ноге Арнольда, но не решился, и громко поставил его на пол около Абаджваклии, а затем с размаху на него уселся, скрестив руки на груди и злобно глядя на своего оппонента.

– Слушаю вас, ваше императорское величество! Человек, который возомнил, что ему все можно! Который решил, что может играть чужими судьбами! Я слушаю тебя, о Великий, – язвительно проговорил художник.

– Человек, у которого увели жену, остынь немного, – примирительно отозвался Арнольд, снова прикрывая глаза.

– Арнольд, ты, по-моему, нарываешься!