А

– Ма, я посижу чуток, и спать.

– Да, сынок, спокойной ночи!

Хитромордый Кеша, конечно, уже занял оборонительную позицию под компьютерным столом, и готовился без боя её не сдавать. Мэт усмехнулся, сиди, глупыш, никто тебя не тронет сейчас. Я не долго. Напялил, не спеша, обязательные сетевые атрибуты – перчатки и обруч, и воплотился в танке-обсерватории в образе своего боевого «мула».

Снеж и Стеклярус о чём-то спокойно беседовали. Снеж ещё не закончила зарядку, а Стеклярус уже перестал суетиться. Мэт некоторое время, молча, их разглядывал, не подавая вида, что вернулся. Они болтали о всякой ерунде – чем Карпаты отличаются от Урала, что у них есть схожего, и где в конечном итоге лучше провести отпуск, и вообще. Сплошной флуд. Он смотрел на них, смотрел, в полной отрешенности от действительности, пока не обнаружил, что опять видит нечто.

«Ну, вот, начинается, – с вялой тоской подумал он. – Сейчас на меня посыплются всякие напасти – и буду я всё видеть, всё слышать, и ещё, не дай бог, всё знать. И за что мне такая радость?»

Нет, тёплых точек больше не наблюдалось. Зато, глядя на Стекляруса, он ощутил его образ. Да, именно образ. Не вид, но образ – лёгкое прозрачное облачко с радужным отливом, даже скорее, лёгкий намёк на облачко – вот ближайшая аналогия этому видению. И он его не видел – он его ощущал. То есть, не глазами, а… Чем? И в этом прозрачном, эфемерном облачке он различал мельчайшие мерцающие… крапинки. Их было много – мириады, и они, посверкивая, качались на незримых волнах, кружились, образуя сияющие вихри и светящиеся туманные водовороты, плыли, уносимые течениями пылающих еле ощутимых огненных потоков… И было это завораживающее и очень красивое зрелище. Даже нужно сказать – прекрасное видение, такое, что дух захватывало. Сначала все крапинки показались ему совершенно одинаковыми. Затем стали замечаться особенности – размер, цвет, характер мерцания и даже вес у всех были отличные. И всё это он замечал тем лучше и чётче, чем дольше и внимательнее всматривался в этот, блистающий, неожиданно открывшийся ему мир.

«Надо же, – с лёгким удивлением подумал Мэт, – человек изнутри весь светится! И как это всё похоже на звездные системы. Даже созвездия можно различить. Это прямо как звёздный мир, как Вселенная. Да, Валетчик, то есть, Стеклярус, сюда бы твой телескоп нацелить да посмотреть».

Возможно, и даже, скорее всего, наверное, этот, ощущаемый им образ на самом деле «выглядел» совершенно не так, как ему это показалось – просто, встречаясь с новым, неведомым ранее явлением, наш разум пытается подобрать ему наиболее подходящую аналогию из своего арсенала известных и уже устоявшихся понятий и определений. И точность приближения к действительности в отображении нового явления будет тем выше, чем богаче и обширнее этот арсенал.

Через некоторое время он с неохотой оторвал «взгляд» от внутреннего мира Стекляруса и перевёл его на Снеж – непохожесть и похожесть одновременно – другая форма облака и другие очертания «созвездий», вихрей и потоков – свой уникальный мир. Мэт не считал себя романтиком, наверное, потому, что не знал точно, что это такое, но сейчас он залюбовался красотой внутреннего мира своей недавно обретённой подруги, и с замирающим дыханием следил за стройными изменениями в его структуре. Это было нечто невообразимое – вселенная Снеж казалась ему прекраснее всего, что он когда-либо видел. Во-первых, это сияющие своей чистотой и необычайной сочностью краски, во-вторых, это плавные и изящные изгибы звёздных спиралей и скоплений, в-третьих, это кристальная ясность и прозрачная глубина всего её облачного образа, в-четвёртых… в-пятых… Он заворожено смотрел и смотрел не в силах отвести «взгляд» от этого дивного видения, а Снеж всё беседовала со Стеклярусом, и в её внутреннем мире происходили самые разнообразные изменения, и неожиданно он понял, что улавливает, чувствует суть этих изменений. «Это, наверное, её эмоции, её настроения, подумал он. Если так дальше пойдёт, то я смогу видеть и понимать всю её внутреннюю жизнь. Совершенно неясно, зачем мне это надо, и почему именно мне, но, что я могу с этим поделать? Я этого не хотел, я даже не знал, ни сном, ни духом, что такое, возможно, что вообще возможно такое хотеть».