А. Амман Путь отцов

Болезнь усугубляла скорби. В примечаниях к Иезекиилю он жалуется: «Эти листы я диктую при дрожащем свете моей лампады. Толкование Писания помогает мне немного рассеять печаль моей сокрушенной души. А вдобавок ко внешним невзгодам слабеют мои глаза, грозя ослепнуть с годами, и в неверном мерцаньи лампады трудно перечитывать древнееврейские тексты, писанные столь мелко, что их едва разбираешь и при дневном, при солнечном свете». Жизни его угрожали сарацинские разбойники, и ему пришлось поспешно бежать (410–412 гг.). На какое-то время его взбодрили пелагианские раздоры. Победа над ересью озарила его душу. Он поздравил Августина, которому адресовано его последнее письмо, овеянное предзакатной благостью. Жизнь постепенно обирала его, и он как-то притерпелся к лишениям: «Тому, кого не покидает мысль о смерти, часто не до земных забот», — писал он. Обессиленный, слепой и одинокий, старый боец обрел, наконец, упокоение в Господе 30 сентября 419 или 420 г.

ЛИЧНОСТЬ

Иероним говорил о себе, что он «одновременно философ, ритор, грамматик и диалектик, сведущий в древнееврейском, греческом и латыни, знаток трех языков», что по тем временам для латинянина было и впрямь неслыханно. Как сочинитель он имеет свои достоинства и недостатки, в которых признается с безмятежностью, по–видимому, не страдая от уязвленного самолюбия. Он — классик языка и воплощает тип ученого–филолога. Особенно он заботится о литературном изяществе. Переписка его — шедевр стиля: даже используя экспрессивные выражения, он никогда не грешит против вкуса.

Суровый аскетизм всегда сочетался у него с почти болезненной раздражительностью, с переизбытком чувствительности. Спорщик он неистовый. Если удается одолеть противника, он добивает его. Проигрывая в споре, пускает в дело перо, напитанное ядом. Он тщеславен и обидчив, не расположен к радушию и к симпатии. При явном литературном такте он в значительной мере обделен тактом человеческим.

Знатные римлянки умели укрощать этого бранчливого аскета, общаясь на излюбленной им почве Писания. Когда его ученость признавали, он безоговорочно готов был делиться всем, что знал и умел. Пусть Иероним и не перенял у римлянок их евангельской кротости, все же женщины сердцем чувствовали в этом грубияне человека уязвимого и едва ли не беззащитного. Гонитель и язвитель Руфина плакал, как отец, над гробом Блезиллы.

Человек этот тем более нас трогает и обезоруживает, что он вовсе не прячет своих недостатков. В нем совсем нет елейности церковника. Вера отнюдь не смягчила его человеческих черт, куда там! Личность явлена в нем донельзя отчетливо: и в облике, и в речи. Но Господу все идет на потребу. Сгодился Ему и вифлеемский аскет. И тот, проникаясь несвойственным ему лиризмом, говорил о тайне Рождества и мысленным оком созерцал Ту, в ком «земля принесла плод свой».

Его трудолюбие и ученость направлены к разъяснению Писания, его суровая жизнь внушает уважение и отводит клевету, его очевидная любовь к Церкви и бережное отношение к ортодоксии — все это заслуги ученого аскета перед потомками. И на все это призрел Господь в Своем милосердии.

Мы обязаны Иерониму трудом, оказавшим громадную услугу Церкви. Как в жизни, так и по смерти своей он остается светочем немеркнущим. Вслед Оригену он положил начало научной экзегетике. Авторитет его был столь велик в Средние века, что впадая в анахронизм, его стали величать кардиналом. Ему воздавали должное деятели Ренессанса. Эразм издал его сочинения. Он приносил отраду и вдохновение художникам XV-XVIII в. в. Его чтили более всех иных мужей христианской древности. Подлинный его человеческий облик — в его сочинениях.

Иероним толкует повествование о Рождестве: бедняк родился, окруженный нуждой, от нищей матери. Обращаясь мыслью к этому происшествию, суровый монах смягчается и приходит в волнение. Смирением Сына Божьего мы спаслись, нищетою Его обогатились.

ПРОПОВЕДЬ НА РОЖДЕСТВО ХРИСТОВО