A&B

— Продолжение его жизни? — неожиданно сказала женщина вслед ему. — Однажды сестра мне сказала то же самое. Я этого не понимаю. Она сказала это, когда собиралась уезжать на другой континент вместе с мужем по черт-его-знает-какой программе. Я тогда ее упрекнула в том, что она больше не будет приходить на могилу, что она забудет о нем. Она ответила, что мы должны не на могилу ходить, а жизнь прожить счастливо ради него. И ради него дать лучшую жизнь нашим детям, и именно за этим она уезжает. Мы сильно поругались тогда, после отъезда мы не виделись и даже не общались. Вот так иногда легко обрываются кровные узы. Не то чтобы я так сильно была обижена, да и она, я уверена, тоже совсем не оскорбилась. Гордость. Никто из нас не смог переступить через нее и написать. Так две дуры и прожили полвека на разных сторонах Земли. Сейчас я даже не знаю, где она живет, какой у нее адрес, да и жива ли, вообще, но почему-то я постоянно вспоминаю ее слова здесь, день изо дня так же стоя напротив его фотографии. Возможно, что и она и вы молодой человек правы, но я считаю, что поступить так — это как-то не по-человечески. Хоть кто-то в этом мире должен помнить о нем. — На короткий миг повисло молчание, и будто внезапно вспомнив о чем-то, она встрепенулась и совершенно преобразилась, отбросив прежнюю грусть. — Опять я заболталась. — Она вновь неуклюже рассмеялась. — Простите мне мою слабость. Ну а вы?

— Что, я? — Себастьян выслушал ее, но оборачиваться не стал.

— Вы несчастны?

— О чем вы?

— Так уверенно и холодно говорить о смерти, так легко ее воспринимать. Возможно, мне показалось, но вы в вашем возрасте многих уже успели потерять. Я не права?

Себастьян обернулся, но не сказал ни слова. Его глаза загорелись ясным и неописуемо глубоким цветом, отражая огненный свет закатного солнца, напоминая чистейший опал. Сложно было понять, злиться он или спокоен, а может, сбит с толку неожиданным вопросом, но это уже был не тот бесчувственный взгляд. Обдав ее и рядом стоящего Хиро этим взглядом, он отвернулся и неторопливо продолжил идти к воротам.

— Араки, — тихо позвал он его и, ни слова не сказав на прощание, ушел.

Хиро наскоро попрощался с бабушкой за него и принес извинения за поведение белобрысого. Она в ответ душевно улыбнулась и попросила его не беспокоиться об этом.

— Еще кое-что, — вспомнила она, когда он уже направился к выходу. — Позаботься о нем, ладно?

— С чего бы мне заботиться о нем?

— Я не могу этого объяснить, но пусть он и старается этого не выдавать и выглядеть таким серьезным и спокойным, но он очень мучается. Это видно. Есть вещи, с которыми невозможно справиться одному. Помоги ему хорошо?

— Хорошо. Вот прямо сейчас и помогу.

— Вот и славно. А теперь иди. — Она совсем не поняла сарказма.

«16»

Красный багрянец пробивался сквозь тучи и ложился на темные стволы деревьев, придавая им кровавый оттенок. Себастьян стоял, облокотившись на хлипкий забор, держа сигарету. Лицо его, как и прежде безжизненное, не выдавало никаких переживании. Полная безмятежность и умиротворение.

— Пришел, наконец. Я уже вызвал такси скоро подъедет. — Он затянулся.

— Ага.

Белобрысый смотрел куда-то мимо Араки и не заметил, как тот подошел вплотную и схватил его за ворот пальто, подняв вверх.

— Что это сейчас такое было? — гневно сказал Хиро.

Это никак не поколебало ледяного спокойствия Себастьяна. Казалось, он стал еще более отстраненным и безучастным, повиснув в воздухе удерживаемый рукой Хиро.

— Может, объяснишь? — Голос Араки был невероятно громким. — Кто тебе позволил так с ней говорить? Совсем нет совести?

Он отпустил его, с силой кинув вперед. Слегка пошатнувшись, Себ устоял на ногах и, смотря прямо в глаза Араки, начал говорить.

— А не потому ли ты так бесишься, что в ней себя увидел, а?

То с какой грубостью и цинизмом прозвучала последняя фраза, не могло не вывести его еще сильнее. Не помня себя от злости, он кинулся на него, сумасбродно размахивая кулаками направо и налево. Себ легко уклонялся от каждого удара, словно вода, утекающая сквозь пальцы, так же мягко и немудрено. Это злило Хиро с каждым разом сильнее и сильнее, и с каждым ударом он вкладывал все больше силы.

— Как ты меня уже достал! — в исступлении кричал Хиро. — Вечно лезешь, куда не просят! Говоришь всякие гадости! Неужели в тебе ничего человеческого нет? Сострадания, жалости, эмоций хоть каких-нибудь, в конце концов? Ничего? Чему тебя только мать учила!