А. Блок. Его предшественники и современники

На всем божьем свете!

Основные герои первой главы — люди, находящиеся вне «музыкального

напора», вне реальной истории. У них нет и не может быть личности,

индивидуальности, души. Образы эти поэтому выполнены приемами плаката.

Они социальные маски, а не люди. Исторический взрыв, снявший старые

отношения, обнажил отсутствие душ у этих людей, цепляющихся только за

внешние атрибуты их «профессиональных», социальных масок. Это — стоящий

на перекрестке буржуй, упрятавший нос в воротник; писатель —

длинноволосый вития; поп; барыня в каракуле. Появлению этой галереи

образов предшествует образ треплющегося на ветру плаката «Вся власть

Учредительному собранию». Реальное содержание плаката разоблачено этими

социальными масками; плакат, в свою очередь, «раздевает» этих мертвенно

пустых, безличных людей. Поэтому вслед за галереей мертвых душ опять

появляется плакат, но уже в ином виде: его «рвет, мнет и носит» ветер. А после

столь бесцеремонного обращения ветра с плакатом его содержание еще более

«раздето» непосредственно следующим затем эпизодом: диалогом проституток

об их профессиональных нуждах, об их «учредительном собрании», на котором

тоже нечто «обсудили — постановили».

Из всего сказанного выше отнюдь не следует, что Блок самую «стихию»

истолковывает вне социальности, в отрыве от нее, противопоставляя ей. Блок

не отступает здесь нисколько от тех особенностей своей поэзии, которые были

найдены и прочно вошли в его художественный обиход после 1905 г.

Буржуазные группы, изображенные в виде социальных масок, люди, связанные

в столь прямой и ясной форме со старыми общественными отношениями, плохи

сами по себе совсем не тем, что в их поведении выступает в столь отчетливой

форме социальное. Они плохи тем, что они не люди, они вне противоречий

жизни и истории, и именно поэтому они бездуховны. Они вне «черного» и

«белого», вне трагических контрастов жизни, они серые, бесцветные,

бессодержательные, безличные. В них нет ничего, кроме заученных жестов, поз,

повадок, слов. Они привязаны к этим жестам и словам и лишены внутренней

содержательности. Дело не в том, что они «социальны», а просто в том, что они

мертвы как люди. Здесь сказывается с очень большой силой то, что Блок

отделяет «буржуа» и буржуазность от истории, трактует это как некую

внешнюю отработку истории, как ее мертвые, сухие сучья, которые следует

просто отрубать, и больше ничего. Сама же «стихия», творческое начало жизни,

отнюдь не асоциальна. В «Двенадцати» более чем где-либо, больше, чем в

дореволюционной лирике, «стихия» истолковывается социально.

Экспозиционная глава «Двенадцати» завершается так:

Хлеба!

Что впереди?

Проходи!

Черное, черное небо.

Злоба, грустная злоба

Кипит в груди…

Черная злоба, святая злоба…

Товарищ! Гляди

В оба!

Социальный гнев, накопленный массами, «святая злоба» — это отнюдь не серая

безличность, но одно из творческих начал истории, органический элемент

«космических» начал стихии, ее черно-белых контрастов. Социальный гнев —

элемент трагедии, к которой никакого отношения не имеют сотрясаемые ветром

социальные марионетки.

Так же как в дореволюционной зрелой лирике Блока, в «Двенадцати» и это

отстранение буржуазных начал от истории далее оборачивается, несмотря на

все философские иллюзии и художественные слабости Блока, вещами

несравненно более сложными, чем это представляется на первый взгляд. Пока

же надо сказать только, что наиболее глубинные пласты содержания поэмы

неотделимы от ее конфликта, сюжета, героев. В известной части литературы о

Блоке последних лет чувствуется некоторая боязнь или своего рода конфуз

перед трагическим сюжетом поэмы, желание как-то отделить этот сюжет от

темы революционной стихии в ней. Однако подлинное содержание великой

поэмы неотделимо от ее конфликта и сюжета. Стихия входит в души героев,

«черная злоба, святая злоба» определяет и содержательное богатство,

трагедийную мощь индивидуальных переживаний героев, личностное начало в

них, — и отрицательные их качества. Основная сюжетная ситуация трагической

любви и ревности Петрухи, измены Катьки с Ванькой и убийства двенадцатью

красногвардейцами Катьки развертывается, сразу же после экспозиционной

1-й главы, на протяжении 2 – 6-й глав. Далее, через главы 7 – 10 развивается в

разных преломлениях сюжетно необычайно важная ситуация осмысления и

преодоления душевных последствий убийства Катьки. Полное (и особое)

слияние всех пластов и тем эпического повествования — социального,

эмоционально-лирического, сюжетно-фабульного начал — возникает только в

итоге всего этого развертывания единого конфликта, к главе 11. Глава 11

соотносится с экспозицией; заданная в экспозиции тема революционной стихии

как основного творческого начала современной истории полностью

раскрывается только здесь. Именно в 11-й главе двенадцать красногвардейцев

предстают полностью слитыми со «стихией», с «космической вьюгой»,

носящейся на черных, оголенных просторах современной истории, именно

здесь социальное начало («черная злоба, святая злоба») полностью сливается с

«космической вьюгой» в единый обобщающий образ революции:

В очи бьется

Красный флаг.

Раздается

Мерный шаг.