А. Блок. Его предшественники и современники

Речь идет здесь о стихах, в которых Блок пытается за смутными, чисто

личными предчувствиями близящихся перемен увидеть признаки грядущих

«неслыханных перемен» общего порядка, уловить надвигающиеся на целый

мир катастрофы. Знаки этих роковых, катастрофически надвигающихся

изменений в мире Блок прочитывает в природе, соответственно

трансформируется пейзаж: он перестает быть придатком к личной драме

выделившегося из лирического потока субъекта, но, напротив, становится

самостоятельной, дышащей грозными предчувствиями сущностью:

Ужасен холод вечеров,

Их ветер, бьющийся в тревоге,

Несуществующих шагов

Тревожный шорох на дороге.

Холодная черта зари —

Как память близкого недуга

И верный знак, что мы внутри

Неразмыкаемого круга.

Однако разработанность и, соответственно, выразительная сила пейзажа

(«природного начала») не приближает его к лирическому субъекту, к

лирическому «я» стихотворения, как это было у Фета. Напротив,

самостоятельная значимость пейзажа только увеличила, обострила

разобщенность «я» и «природы». Получается так, что «природа» и «я» как бы

вступают между собой в сложные отношения противоборства и взаимной

отчужденности, которые были характерны для «я» и «мы», «он» и «она» в более

ранних стихах Блока. Трагическое чувство неблагополучия, тревоги,

несоответствий не только не исчезло, но, напротив, усилилось. В более ранних

стихах, вследствие незрелости поэта, драму «я» и «ты» часто можно было

читать банально, как элементарно личные «нелады» житейского романа, чуть-

чуть форсированные. Здесь уже абсолютно ясно, что никакие чисто личные

нелады тут ни при чем: трагичен мир и то, что в нем происходит, и «я» чутко

слышит этот общий трагизм. Лирическое «я» еще мало понимает в самом

характере этого трагизма, и катастрофа представляется как бы отчасти

призраком, «несуществующими шагами», но вместе с тем это и общая, грозная

беда, втянувшая в свой «неразмыкаемый круг» целый мир. Характерно и важно

это «мы» финала, резко выявляющее именно общий, надличный характер

тревоги. В стихотворении 1907 г. «Зачатый в ночь, я в ночь рожден…»,

цитировавшемся выше, все дело было в том, что «шарманка», поющая «в

низкое окно», пела и об общей судьбе мира, и о личной судьбе. Здесь, в

стихотворении 1902 г., «я» и «мир», или «мы» и «природа» противостоят друг

другу. Поэтому, строго говоря, пейзаж не перестал быть декорацией.

Трагический дуализм, разобщенность «я» и «мира», отсутствие переходов,

взаимодействия между ними обостряют, напротив, этот декоративный,

условный, аллегорический характер пейзажа. Пейзаж в стихотворении «Ужасен

холод вечеров…» явно мрачен потому, что он «ночной»; но он может быть и

«дневным» и останется трагическим:

Проходил я холодной равниной,

Слышал громкие крики вдали,

Слышал жалобный зов лебединый,

Видел зарево в красной пыли.

Это четырехстрочное стихотворение того же 1902 г. внешне не содержит в себе

ничего, кроме описания, но описываемое сквозит катастрофой, о которой прямо

ничего не сказано. Суть же дела, конечно, именно в том, о чем не сказано

ничего. Поэтому целиком перебравшаяся в пейзаж катастрофа превращает

самый пейзаж в чистую условность, в трагическую декорацию, которая сама

проигрывает всю трагедию при безмолвном зрителе.

Речь идет у Блока всегда, конечно, о человеке и мире, и только о них.

Поэтому совершенно естественно, что казавшийся безмолвным зритель

(выделившийся из лирического потока субъект стихотворения) начинает

вопрошать трагическую декорацию (воплотившийся в пейзаже драматизм

общих изменений, происходящих в мире), в чем же ее смысл. Так появляется в

творчестве Блока с большой лирической силой выраженное стремление понять,

постигнуть существо, значение, характер происходящих в общем строе жизни

драматических внутренних событий, грозящих неведомыми катастрофами.

Однако малый исторический и духовный опыт Блока, преломляющийся прежде

всего в резком, несколько механическом противостоянии «личного» и «общего»

в его творчестве, определяет то, что на вопрос, поставленный с обнаженной

трагической искренностью, получается весьма неопределенный ответ:

Я вышел в ночь — узнать, понять

Далекий шорох, близкий ропот.

Несуществующих принять,

Поверить в мнимый конский топот.

Эмоционально-лирический центр перемещается, как это было в совсем ранних

стихах Блока, на лирическое «я», на человека. Обнажается тем самым реальный

предмет художественных забот молодого Блока: это тревожно ищущее смысла

жизни человеческое сознание. Осмысление реального, «общего» характера

тревог лирического «я» придает большую лирическую силу этому голосу. Но

сосредоточение внимания на этом «я», при общем дуализме восприятия,

обнажает одновременно смутность представлений о предмете, к которому

обращен вопрос. В стихотворении «Ужасен холод вечеров…» все сосредоточено

на пейзаже, и поэтому стихотворение в целом можно и должно прочесть как

лирическое признание необыкновенной силы об объективном характере тревог

молодого поэта. В стихотворении «Я вышел в ночь — узнать, понять…» в

дальнейшем развертывании темы обнаруживается следующее:

И вот, слышнее звон копыт,

И белый конь ко мне несется