А. Блок. Его предшественники и современники

Брюсова, и едва ли стоит их игнорировать при общих определениях роли и

смысла как его поэтической деятельности в целом, так и его крайне

противоречивой, но яркой и острой работы на протяжении последних лет

старого века и первых лет века нового. Может быть, наблюдения такого рода

над поэзией Брюсова наиболее точно сформулированы Ю. Н. Тыняновым. Так,

в подходе к предметно-чувственной стороне изображения у Брюсова Тынянов

находит не импрессионистские полутона и оттенки, но совсем иное:

«Наперекор окружающей традиции он отвергает “оттенки” и в темах природы,

не только свойственные ходовой лирике 80 – 90-х годов, но и

провозглашавшиеся каноном символистов. Он предпочитает “краски” — и

здесь вводит образы вещные (как когда-то делал Державин)…» Затем Тынянов

отмечает у Брюсова пользование «и оттенками, как красками», и то, что Брюсов

42 Михайловский Б. В. Русская литература XX века, с. 290.

«охотно употребляет “пластические”, проще, скульптурные образы». Далее

выясняется, что в стихе Брюсова — «штрих рисунка, намечающий возможность

фабулы», — такая возможность реализуется, действительно, в особого типа

балладу; что же касается баллад, то, в конечном счете, «все они — монологи (а

в “Stephanos’e” и диалоги), превращающие стих в наметку для театральной

декламации», — поэтому возможны стихи «с декорацией, с мелодраматизмом

положения и театральной скупостью диалога»43. Понятно, что все эти

особенности стиха Брюсова действительно очень далеки от импрессионизма

как художественного мировоззрения; они могут быть связаны с особенным

типом лирического субъекта, но именно эта сторона дела мало интересует

Тынянова, хотя он и видит и по-своему определяет некоторые особенности

лирического «я» в стихе Брюсова, — по Тынянову, здесь перед нами

«наблюдатель, дидактик, сурово анализирующий и разлагающий слежавшуюся

до конца обыденную эмоцию этих тем»44.

Тынянов строит образ Брюсова по канонам формальной школы

литературоведения — как организатора нового литературного направления,

занятого «обновлением» или «остранением» старых, привычных для поэзии

предшествующего периода приемов построения стиха. Однако отдельные

меткие, точные наблюдения исследователя схватывают вовсе не приемы

своеобразного мистификатора, игрока старыми и новыми литературными

приемами (как это чаще всего получалось у деятелей формальной школы) — но

элементы индивидуальной творческой позиции поэта в достаточно

определенной историко-литературной ситуации. В конечном счете,

рационализм, живописная яркость, скульптурная определенность и театральная

выразительность изображения влекут поэта к определенному, точному, четкому

человеческому лицу; поиск такого образа человека, личности, очевидно, при

всей противоречивости идейных установок Брюсова, и является реальной

содержательной, смысловой целью поэта. Такого типа новый образ человека в

стихе явно сходен с поэтическими исканиями лирики 40-х годов, пытавшейся

найти «объективированное» лирическое «я», своего рода «разночинский»

вариант лирического субъекта; стремление к театральности и своеобразной

лирической фабульности («рассказ в стихах») особенно сближает Брюсова с

Каролиной Павловой. Такого рода четкий, ясный, определенный лирический

субъект во многом противостоит бальмонтовской поэзии и собственным

субъективистским устремлениям Брюсова — теоретика символизма. Понятно

также, что здесь во многом на ощупь ищется решение тех проблем, которые

волновали многих поэтов 90-х годов и особенно обострились к началу века. И

тут, очевидно, следует искать причины злобной страстности пародий

Вл. Соловьева на Брюсова. Проблема лирического субъекта — это проблема

типа человека в лирике. Сам Вл. Соловьев искал новый тип лирического «я» в

метафизическом «синтезе», в подновленной религиозной схоластике как основе

43 Тынянов Ю. Н. Валерий Брюсов. — В кн.: Архаисты и новаторы. Л.,

1929, с. 529, 531, 534 – 536.

44 Там же, с. 528.

человеческого образа. Брюсова можно обвинять во многих грехах, но

религиозно-мистическая схоластика, можно сказать, ему противопоказана.

Попытки нахождения цельного, ясного, четкого образа в лирике на совершенно

иных путях, по-видимому, и вызывают своеобразное художественно-

философское бешенство Вл. Соловьева, ополчившегося на «декадентов».

В письме к отцу, А. Л. Блоку, от 29 октября 1904 г. при присылке «Стихов о

Прекрасной Даме» Блок называет В. Я. Брюсова своим «учителем» (VIII, III);

это свидетельство, как и многие другие признания поэта в письмах к отцу,

может быть сочтено наиболее трезвой и спокойной констатацией объективного

факта огромного воздействия поэзии Брюсова на Блока. Имеется множество

восторженных отзывов молодого Блока о стихах Брюсова; в письме к самому

Брюсову от 26 ноября 1903 г. Блок говорит: «Быть рядом с Вами я не надеюсь

никогда» (VIII, 72; подчеркнуто Блоком). Несомненно, поэзия Брюсова

представлялась Блоку — начинающему поэту — как «ряд небывалых

откровений, озарений почти гениальных» (письмо к Андрею Белому

от 20 ноября 1903 г., VIII, 69) — это говорится о сборнике «Urbi et Orbi», на