А что, так можно было? (СИ)

Когда получил то сообщение, по сердцу так полоснуло, что мозг отказался воспринимать любую другую информацию. К мужу, она вернулась к мужу. А он, Мирослав, был временным развлечением, ошибкой. Он тогда отключил телефон и уехал. Сначала колесил по городу, доводя таксистов до нервного тика. Смотрел на улицы и дома. На людей, спешащих по своим делам. Почему они продолжают спокойно куда-то идти? О чём-то говорить. Над чем-то смеяться. Разве они не видят, что от его сердца остались какие-то ошмётки? Разве их не накрывает той болью, которая не умещается в груди и разливается, затапливая всё вокруг? Разве не придавливает к земле безнадёгой, отчаяньем, разочарованием?

А потом Мирослав обнаружил себя у касс в аэропорту, где довёл уже и девушку-кассира, и очередь… Почему он не заказал билеты онлайн? Да потому что перед глазами расплывались строчки и цифры. Как же больно, муторно и гадко на душе. Как она могла?

А она могла? Его Юлька, которая, даже закрываясь от всех за своей бронёй, оставалась вся нараспашку для него – в своих эмоциях, в своей искренности, в своей ранимости. Его Юлька, которая стояла перед ним на коленях, а ему казалось, на троне восседала. Его Белка, которая плакала и смеялась – вся! Не глазами, не ртом. А всей душой. И просила никогда ей не врать, потому что единственное, чего она не понимает и не принимает – это ложь. И вот теперь он, сначала подняв её на пьедестал, взял и швырнул её в болото собственного недоверия.

Чёрт, какой же он идиот. Она же не могла! А он ни секунды не усомнился. В чужих словах не усомнился, а ней – в его Белке – вот так сразу. Не дал слова сказать – просто… Просто сбежал.

Мир накрыл лицо ладонями и с силой потёр. Поднял глаза на табло – по нему пробежала рябь, и надписи сдвинулись на одну строку. Один из самолётов оторвался от земли и взлетел, унося своих пассажиров. Хочется надеяться, что среди них нет таких идиотов, как Медведев Мирослав Андреевич. Таких вообще должно быть мало. Иначе грустно всё с человечеством.

Так, сообщение он ей отправил, и она его прочитала. Стереть-то можно, а память? Значит, всё по новой. Завоёвывать, вымаливать, догонять, раскрывать. Но главное – поговорить. Даже если она решила вернуться к мужу, это её право. Но они выяснят это лицом к лицу. Мирослав развернулся к выходу из аэропорта. И тут взгляд выцепил что-то знакомое, что заставило остановиться, пройдя ещё пару шагов по инерции, и повернуть обратно. Светло-рыжая макушка. Женщина, сидящая к нему спиной на самом последнем в ряду кресле. А рядом парнишка поглаживал её по плечу и что-то тихо говорил. Вот он потянулся, поводя плечами, и окинул растерянным взглядом пространство аэропорта. Илья. Мирослав узнал его. И сомнений не осталось. Это не галлюцинация. Это не мозг выдаёт что-то чужое за настоящую Юльку. А то уж Мир решил, что теперь во всех женщинах будет видеть её – её походку, поворот головы, мимолётную улыбку, солнечные зайчики в волосах. Но вот она, сидит. Здесь. Он даже со спины видел, как она подавлена, опустошена. Наверняка взгляд смотрит в одну точку, откуда-то Мирослав это точно знает. Чувствует на расстоянии. Чувствует её боль и безнадёгу. Потому что только что сам пережил то же самое. Как будто кто-то выключил свет и сломал рубильник, чтобы нельзя было вернуть, но с этим они всё решат. Главное - она здесь. Не убежала, не спряталась в свою ракушку. Примчалась сюда, собираясь бороться. Войти в горящий аэропорт. Остановить на скаку самолёт. Такая сильная, его боевая белка. И в то же время - такая хрупкая и ранимая.

Мирослав сделал шаг к любимой женщине и напоролся на строгий, острый как лезвие, взгляд её защитника. Илья открыл рот, чтобы что-то сказать, и Мир еле успел приложить палец ко рту, а потом сложить ладони перед собой, прося пацана о передышке. Об одном шансе всё исправить. И умный пацан понял. Усмехнулся и прижался лбом к плечу мамы, приобнимая её и немного как будто укачивая.

- Он точно улетел! – Смог расслышать Мирослав сквозь шум и гул спешащей толпы.

- Мам, ну даже если и улетел… - Илья кинул быстрый взгляд на Мирослава и снова боднул маму в плечо. – Ну и фиг с ним. Ты сама говорила – раз поверил какой-то ерунде, то и пусть.

- Илюш. Его первая жена бросила. - С какой-то горькой обречённостью в голосе проговорила Юля. - С его другом изменила. Он после этого никому не верит.

- И что? Не верит, так и ладно. – Проворчал Илья. – Зачем нам такой проблемный? Ты за ним бегать что ли должна?

- Он же за мной! Снова и снова! - Как же больно слышать в голосе самой солнечной женщины этот надлом, эту пустоту. - Я столько пряталась от него, отбрыкивалась. А он… Всё равно ко мне…

- Ну и что? Другого встретишь, мам!

- Не хочу другого! – Всхлипнула Юлька, тихо так, тонко, не рыдая напоказ, но от этого ещё трогательнее, беззащитнее. Так плачут по-настоящему, не для зрителя, не ради манипуляции. Так выпускают боль, осторожно, каплями, чтобы не задеть окружающих, но и чтобы она не разорвала изнутри. – Я, кажется, Мира люблю.