А что же будет со мной?

Я взглянул на него: одинокий старик, отчаянно пытающийся меня удержать. Ему будет совсем тоскливо одному в этой халупе, но для меня-то здесь что за жизнь? Он пожил в свое удовольствие. Я тоже хочу.

– Неплохая мысль, пап, – я не смотрел на него, сосредоточившись на стейке, – но я сначала узнаю, что там за работа.

Он кивнул:

– Конечно.

На этом мы и порешили. Он отправился в банк, отсиживать остаток рабочего дня, а я лег на кровать и принялся размышлять. Пятнадцать тысяч!

Может, работа и нелегкая, но за такие деньги не грех и попотеть.

Лежа на кровати, я вспоминал прошлое. Сейчас мне двадцать девять. Я дипломированный авиамеханик. Внутренности самолета знаю как свои пять пальцев. Пока меня не призвали в армию, у меня была прекрасно оплачиваемая работа в компании «Локхид».

Три года я обслуживал самолет полковника Ольсона, а потом вернулся в этот заштатный городишко. Я понимал, что рано или поздно придется заняться карьерой. Моя беда в том, сказал я себе, что армия меня избаловала. Мне не хотелось снова возвращаться в жизнь, где придется думать своей головой и обходить конкурентов. Армия пришлась мне по душе. Деньги хорошие, девочки сами на шею вешаются, необходимость соблюдать дисциплину меня не обременяла. Но пятнадцать тысяч долларов словно открывают дверь в жизнь, о которой я мог только мечтать.

«Работа тяжелая? Подумаешь, – сказал я себе, потянувшись за сигаретой, – да чтобы я отказался от таких денег, работа должна быть просто чертовски тяжелой».

Кое-как проползли два дня, а потом я получил от Ольсона пухлый конверт. Его принесли, когда мой старик собирался в банк. Он поднялся ко мне, постучал в дверь и вошел. Я только что проснулся и чувствовал себя препогано. Ночка накануне выдалась бурная.

Я водил Сьюзи Доусон в ночной клуб «Таверна», и мы напились там вдрызг. Потом до трех ночи болтались на каком-то пустыре, а потом я каким-то образом ухитрился проводить ее домой и сам кое-как дополз до постели.

Я моргал, глядя на старика и чувствуя, как пульсирует в голове. В глазах двоилось, а это означало, что накануне я упился до поросячьего визга. Отец казался очень высоким, очень худым и очень усталым, но доконало меня то, что их было двое.

– Привет, пап! – сказал я, заставляя себя сесть.

– Тебе письмо, Джек, – сказал он. – Надеюсь, это то, что ты ждешь. Мне пора уходить. Увидимся за обедом.

Я взял пухлый конверт.

– Спасибо… удачного утра. – Хотя бы это я сумел из себя выдавить.

– И тебе того же.

Я лежал, пока не услышал, как закрылась входная дверь, и только тогда разорвал конверт. В нем оказались билет первого класса на рейс до Парадиз-Сити, пятьсот долларов наличными и короткая записка, гласившая: «Встречу в аэропорту. Берни».

Я посмотрел на деньги. Изучил билет на самолет. Пятнадцать тысяч в год! Несмотря на раскалывавшуюся голову и засуху во рту, я рубанул кулаком воздух и прокричал «ура!».

Пройдя под плакатом, приглашавшим пассажиров в роскошный зал ожидания аэропорта Парадиз-Сити, я первым заметил Берни.

Его высокая, поджарая фигура узнавалась безошибочно, хотя кое-что в нем изменилось.

В следующий миг Берни тоже увидел меня, и его худое лицо осветилось улыбкой. Не той широкой, дружелюбной улыбкой, которую во Вьетнаме он приберегал специально для меня. Сейчас это была циническая улыбка человека, распрощавшегося со своими иллюзиями, но все-таки улыбка.

– Привет, Джек!

Мы обменялись рукопожатием. Рука у него была горячая и потная, настолько потная, что я украдкой вытер ладонь о штаны.

– Привет! Полковник, сколько зим, сколько лет…

– Да уж. – Он окинул меня взглядом. – Завязывай с чинами и званиями, Джек. Зови меня просто Берни. Отлично выглядишь.

– Ты тоже.

Его серые глаза словно ощупывали меня.

– Приятно слышать. Ну ладно, пошли. Будем выбираться отсюда.

Мы пересекли многолюдный зал и вышли на солнцепек. Пока мы шли, я рассматривал его. На нем была темно-синяя рубаха навыпуск, белые льняные брюки и дорогие, судя по виду, туфли. Я в своем полосатом костюмчике и стоптанных ботинках выглядел рядом с ним оборванцем.

В тени стоял белый спортивный «ягуар». Берни уселся за руль, я устроился рядом, забросив сумку назад.

– Ничего себе машинка.

– Угу. Машинка что надо. – Он бросил на меня быстрый взгляд. – Это не моя. Моего босса.

Берни вырулил на шоссе. Часы показывали десять утра, и движение на дорогах было слабое.

– Чем занимался после увольнения? – спросил он, обгоняя грузовик, полный ящиков с апельсинами.

– Ничем. Наслаждался свободой. Поселился у своего старика. Спускал армейские денежки. Они почти кончились. Ты очень вовремя меня застал. На следующей неделе я уже собирался писать в «Локхид», спрашивать, нет ли у них для меня места.

– Но сам же ты туда не рвешься?

– Не рвусь, но есть-то нужно.

Ольсон кивнул:

– Это верно… есть всем нам нужно.

– Ну, судя по твоему виду, с едой у тебя полный порядок, да и не только с ней.

– Угу.

Он свернул с шоссе и погнал «ягуар» по грунтовке, ведущей к морю. Ярдов через сто мы подъехали к кафе-бару в деревянном домике с верандой, выходившей на длинный пляж и море за ним. Он остановил машину.